Пе́трович тяжело вздохнул и закрыл папку. Пока он читал, трамвай покинул деловой центр и сейчас направлялся к элитному парковому пригороду, поэтому пассажиров почти не осталось. Напротив, на задней площадке (Пе́трович сидел спиной к направлению движения) примостился какой-то старый букинист в видавшем, наверное, даже не виды, а настоящие морские баталии, потрепанном матросском жилете, с перевязанными бечевкой стопками книг, мерно покачивавшихся на стыках рельс рядом со своим хозяином. А вот и конечная остановка. Пе́трович поднялся, сделал было шаг навстречу, чтобы помочь библиофилу спуститься с его поклажей (кто знает, может, это и мое будущее), как вдруг старик, неожиданно шустро для своего возраста, подхватив одну стопку под мышку, а другую – в свободную руку, буквально соскочил с подножки трамвая и, немного подволакивая левую ногу, проворно заковылял по мощеному, здесь еще в прошлом веке, тротуару. Пе́трович вышел из трамвая, посмотрел на номер дома напротив остановки и, пожав плечами, двинулся в противоположном направлении.
Встреча
Нет, это все-таки оказалась деловая встреча, а не свидание. Клуб располагался в старинном здании английского викторианского стиля из красного кирпича, увитого по самые подоконники и карнизы зеленым плющом, но это было последнее, что могло навеять мысли о романтическом свидании. Дверь клуба открыл настоящий громила, мышцы и жесты которого не мог скрыть даже добротный сюртук камердинера с отороченными позолоченным шитьем лацканами. Согласно полученной во вчерашнем письме инструкции Пе́трович протянул громиле визитную карточку, приложенную к приглашению, тот молча взял ее, оглядел посетителя с головы до ног, вновь взглянул на карточку, повертел ее негнущимися пальцами и наконец, сделав шаг назад, распахнул дверь, тем самым, а не жестом руки, приглашая Пе́тровича войти. Аудитор вошел в полутемный коридор, услышал, как за спиной закрывается дверь, стало совсем темно, повороты ключа в замке – и легкий толчок в спину. «Это что – на расстрел?» – подумал Пе́трович и, дернув плечом, повернулся спиной к стене, слабым отсветом отражавшей тусклый свет в конце длинного коридора. Громила широким шагом вышел вперед и, не останавливаясь, молча двинулся на этот тусклый свет. Аудитор последовал за ним. Если мне когда-нибудь взбредет в голову идея самоубийства, я вспомню этот коридор и все сразу встанет на свои места.
В конце коридора неожиданно стало совсем темно, поскольку громила закрыл собой весь дверной проем. Но он тут же сделал шаг в сторону, и Пе́трович вошел в слабо освещенную приемную. Так, это – чистилище, но что-то уж слишком изысканное. Подумалось, что такому убранству приемной мог бы позавидовать даже ныне покойный прежний хозяин письменного стола. Настенная, наверняка антикварная, бронзовая лампа освещала тяжелые гардины, диван, журнальный столик, два кресла (интересно, кто из них самый старый?), небольшую горку, увенчанную хрустальным блюдом со стаканами и графином с водой. Ни ковра, ни ковровой дорожки, но паркет, штучный, дубовый, так тщательно всеми своими разных оттенков древесными светами отражал каждую крупицу тусклых лучей бронзовой лампы, что по нему невольно хотелось пройтись на цыпочках.
Громила открыл дверь кабинета, вошел внутрь и закрыл дверь за собой. Наступила тишина, Пе́трович опять посмотрел на паркет (интересно, поднялась бы на такое рука обкуренного любителя цараписей?), как вдруг дверь кабинета открылась, из проема полувыглянул громила и жестом руки (ага, здесь, перед хозяином, надо соблюдать этикет) пригласил аудитора войти.
Пе́трович было и вошел, но тут же остановился на пороге. Ничего похожего с приемной. Просторное помещение, функциональная, светлая, сборная мебель, на полу мягкий светло-серый ковролин и, самое главное, широкие, с тонкими прозрачными занавесками окна, выходящие в уютный, совсем не викторианский, а такой же светлый внутренний двор. Стеклянная дверь сбоку оконного проема была приоткрыта, и Пе́тровичу показалось, что он слышит журчание фонтана. Аналитический ум, отточенный не только годами цифровых дорожек, но и немыслимыми раскладами старого польского преферанса, моментально выдал свое заключение – игра контрастов. Терапия психических расстройств.
Хозяин кабинета, поднявшийся из-за стола навстречу гостю, казалось, излучал саму благодать. Средний рост, не сильно выдающийся живот под клетчатой, в ласковые коричневые, это вам уже не паркет, тона, дорогой шерсти, с обшитыми пуговицами жилеткой, на разрез которой спускалась средней окладости седая борода. Мелькнуло – Оле-Лукойе, как тут же край зрения поймал стоявшие в подставке два зонтика, один – черный, другой – разноцветный. Подставка была свободная, и зонтики не были застегнуты, а, полуоткрывшись, стояли буквой V под (нет, это не может быть репродукция, она же нигде не выставлялась. Какой, к ежикам, край зрения? Смотри во все глаза: неужели оригинал?), разноцветный зонтик буквально был готов выпрыгнуть из подставки в объятия своей, такой же разноцветной хозяйки. «Голова женщины». Пикассо. Тысяча девятьсот тридцать восьмой год. «Герника» осталась там, за спиной, в тысяча девятьсот тридцать седьмом, в темном коридоре, по дороге в чистилище приемной. Да, министерство здравоохранения не зря им выдало лицензию.