— Да, ты прав, — я убрала руку от дневника. — Это мои авторские фантазии. Я опять напридумывала. Может, у человека проблемы с бизнесом! Может, он не здоров! И жениться, кажется, собирается. А я, старая, приняла рассеянность Рената за нерешительность, желание поделиться болезненными воспоминаниями… У кого что болит, тот о том и говорит.
Валера пожевал губами и сказал:
— Ладно, решай сама. Тебе с этим жить.
Знаю, знаю, дорогой. Думаешь, легко идти на компромисс с собственной совестью? Но вот уже несколько дней, после звонка Рената, в голове прокручивается одно и то же воспоминание. Я постепенно восстанавливаю его в деталях. И эти осенние мотивы на обложке…
… Тот день… Осень отцветала. С деревьев облетали акварельные листья. Я остановилась перед зданием университета, впитывая остатки солнечного тепла. Скоро похолодает. Буду просыпаться в остывшей квартире, спешить на электричку и дремать в промороженном вагоне. Будут ледяные дожди и ветра. И колючие свитера. И промокшие ботинки. И сонные, вялые студенты. Но сегодня еще есть повод для радости. А мне так немного нужно, чтобы стать счастливой, пусть даже ненадолго.
У меня было несколько «окон» в расписании, и в начале третьей пары я решила выпить кофе в кафетерии. Замок на двери аудитории был старым и плохо закрывался, я каждый раз мучилась, дергая ключ из стороны в сторону. Прозвенел звонок. Мимо заметались студенты, расслабившиеся во время большой перемены. Я почему-то подняла голову и выхватила взглядом рыжую девочку, неспеша направляющуюся в сторону лестницы. Кажется, о ней упоминал на днях наш хоровик. Маша или Марина, первокурсница, поет в хоре у Тараса Семеновича — новая «звездочка» нашего факультета.
Нужно, кстати, с ним поговорить. Энергичный, говорливый старичок-хоровик все уши мне прожужжал. Надо, Вера Алексеевна, создавать студенческий театр, надо, дорогая. Есть КВН, есть несколько музыкальных групп. Но театра нет! Я и сама знаю, Тарас Семенович, что театр нужен. Я не против, но скоро зима. Вот именно, Вера Алексеевна, именно потому, что зима. Пусть будет веселье! Пусть будут песни! Давайте поставим оперетту! Нет, оперу! С вас режиссура, с меня — голоса!
Я бездумно следила за рыжей девочкой. Очень хорошенькая, белокожая, с пухлыми щечками, очаровательными веснушками и голубыми глазками. Волос целая копна в мелких кудряшках. Настоящая Пьеретта. Среди общего гомона и суеты шагает себе спокойненько, за плечами рюкзачок, в ушках — наушники, они все теперь ходят с маленьким, плоскими коробочками, полными трескучей музыки. А вон, в нескольких шагах позади, вырулил из вестибюля Ренатик Муратов. Хороший мальчик, но избалованный и хулиганистый, мы с ним дружим, а вот другие преподаватели на него жалуются, но сделать ничего не могут: дядя у Муратова в спонсорском комитете. Не могу плохого сказать о Ренате — знаю его только по своему факультативу, «истории искусства». На семинарах он активный, вдумчивый, любит каверзные вопросы. Вот Ренат идет по коридору, засунув руки в карманы черных джинсов, растопырив локти и подняв плечи, чтобы с них не скатывалась лямка сумки. Резковатый, модно растрепанный и сосредоточенный. Рыжая девочка вдруг остановилась и оглянулась. Муратов стремительно прошел мимо, исподлобья глядя вперед, почти коснувшись ее плечом, поток воздуха от его движения колыхнул рыжую копну. Девочка проводила Муратова взглядом, поворачиваясь вслед за ним, словно флюгер. Пушистые её бровки поднялись, свелись вместе, она застыла посреди коридора, проводив Рената взглядом огромных голубых глаз.
Я стояла возле двери с чертовым ключом в пальцах и с изумлением рассматривала свои руки, покрывшиеся гусиной кожей. Что это только что было? Что меня так взволновало? Почему из всей студенческой толпы, носящейся взад-вперед перед парой, я разглядела лишь этих двоих?…
… Я вернулась в настоящее из далеких воспоминаний и решительно раскрыла дневник Марины. Нет, ребята, не нужно больше читать мне морали, слушать вас все равно не стану, а с совестью своей я как-нибудь договорюсь.
Муратов позвонил через четыре дня, когда я измаялась, все вспомнила и все отпустила.
Посёлок Кольбино, июль 2017 года
Ренат стоял в проеме раздвижного окна на террасу. Он заспался и припозднился с пробежкой (солнце уже поднялось и слепило бликами от воды). Все потому, что он опять долго не мог заснуть — ворочался и пинал подушки, потом сполз на пол и задремал у окна под пение цикад из сада и унылые вопли чаек.