– Но если вы никогда раньше не видели его… – начал я.
– Ради бога, взгляните на его лицо! – крикнул Бэзиль так громко, что прохожий остановился. – Взгляните на его брови! В них кроется та адская гордыня, которая некогда заставила сатану глумиться над самим небом. Взгляните на его усы – они видом своим оскорбляют человечество! Заклинаю вас небом, взгляните на его волосы! Именем вечных звезд, взгляните на его шляпу!
Я смотрел, но не замечал ничего особенного.
– Но в конце концов все это очень фантастично и совершенно абсурдно, – сказал я. – Учтите голые факты. Вы никогда раньше не видели этого человека, вы…
– О, голые факты! – воскликнул он с отчаянием. – Голые факты! Неужели вы действительно допускаете? Неужели же вы так погрязли в предрассудках, так цепляетесь за туманные, доисторические суеверия, что верите в факты? Неужели вы не доверяете непосредственному впечатлению?
– Гм, – сказал я, – по-моему, непосредственное впечатление несколько менее достоверно, чем факты.
– Чепуха, – сказал он. – На чем держится мир, как не на непосредственном впечатлении? Что более точно, чем оно? Друг мой, философия этого мира, быть может, и держится на фактах, но практически мы следуем исключительно впечатлениям и восприятиям. Чем вы руководствуетесь, принимая на службу клерка или отказывая ему? Вы что – измерили его череп? Вы почерпнули сведения о его физиологическом состоянии в справочнике? Считаетесь ли вы вообще с фактами? Ничуть! Вы принимаете на службу клерка, который спасет ваше предприятие, вы отказываете клерку, который обчистил бы вашу кассу, исключительно под этим непосредственным впечатлением, под влиянием которого я, в полном сознании своей правоты и искренности, заявляю, что человек этот, идущий по улице рядом с нашим трамваем, – шарлатан и подлец.
– Вы всегда умеете подтасовать доказательства, – сказал я. – Тем более, что проверить вас невозможно.
Бэзиль вскочил на ноги.
– Выйдем и проследим за ним, – сказал он. – Я плачу вам пять фунтов, если окажусь неправым.
Прыжок – и мы оказались на улице.
Человек с волнистыми серебряными волосами и тонким восточным лицом некоторое время шел своим путем; полы его длинного сюртука развевались по ветру. Потом он быстро свернул с главной улицы в сторону и исчез в слабо освещенной аллее. Мы молча последовали за ним.
– Довольно странная прогулка для такого человека, – сказал я.
– Какого? – спросил мой друг.
– Ну, – сказал я, – для человека с такой внешностью и такими ботинками. Сказать по правде, мне вообще как-то странно видеть его в этой части города.
– О, это да! – согласился Бэзиль и снова замолк.
Мы пробирались дальше, все время глядя перед собой. Элегантный силуэт временами возникал на фоне газового фонаря и снова растворялся в ночи. Промежутки между фонарями были велики, и над городом висел туман. Поэтому мы ускорили шаг и механически отмеривали пространство между фонарями. Вдруг Бэзиль остановился, подобно коню, схваченному под уздцы. Мы чуть было не налетели на нашего незнакомца. Темное пятно впереди нас оказалось его спиной.
Сперва мне показалось, что он поджидает нас. Но, хотя мы были всего в каком-нибудь ярде от него, он не заметил нашего присутствия. Он четыре раза подряд стукнул в очень низкую и грязную дверь, выходившую на глухую, заброшенную улицу. Дверь быстро распахнулась, и полоса газового света пронизала тьму. Мы начали напряженно вслушиваться, но разговор был короток, прост и непонятен, как всякий разговор подобного рода. Наш изысканный приятель передал в дверь какой-то предмет, похожий не то на клочок бумаги, не то на карточку, и сказал:
– Немедленно. Возьмите кеб.
Грубый, низкий голос ответил изнутри:
– Будет сделано.
Дверь захлопнулась; мы снова очутились во мраке и снова устремились вслед за таинственным незнакомцем, плутая в лабиринте узких переулков и ориентируясь по фонарям. Было всего только пять часов, но благодаря зиме и туману казалось, что уже полночь.
– Удивительно странная прогулка для человека в лакированных ботинках, – повторил я.
– Не знаю, – скромно сказал Бэзиль. – Мы, кажется, выходим на Берклей-сквер.
Продолжая шагать, я напряженно всматривался в темноту, чтобы хоть как-то установить направление. В течение десяти минут я не имел ни малейшего понятия, где мы находимся; наконец я увидал, что мой друг прав. Мы находились в самой фешенебельной части Лондона, еще более унылой, надо сознаться, чем убогие плебейские кварталы.