Малка сделала глубокий вдох и продолжила. Она ждала весь день, но муж с сыном как сквозь землю провалились. Женщина отправилась на городскую площадь, но их там не было. Тогда-то ей и открылась самая чудовищная сцена, которую она когда-либо видела. Мамишу приготовилась к худшему.
– Израиль? – шепотом спросила она, прикрыв руками рот. – Мой Израиль?
– Нет, – поспешно ответила Малка. – Нет, я его не видела. Его там не было.
И тут же вернулась к живому описанию ужасной казни.
– Перед площадью собралось много гоев, и я смешалась с толпой. Никто меня не замечал. Я протиснулась вперед, а там … – Малка с трудом подбирала слова. – А там Кляйнов, Адлеров и Гольдов заставили играть в какую-то игру, наверное, они это так называют. Все три семьи вместе с детьми поставили в ряд лицом к кирпичной стене, той самой, что осталась от сгоревшей обувной мастерской Менделя. Сколько их было? Двенадцать, тринадцать, четырнадцать человек фактически уткнули носом в стену. Их держали под прицелом два солдата, один из которых громко крикнул:
– Ну что ж, мои грязные жидовские друзья, давайте узнаем, из какого вы теста. Подняли руки вверх, и чтоб никто не вздумал дергаться. Опустите руки – считайте, что вы труп. Поняли? – Малка говорила громко, подражая солдату.
– Софи, толпа вокруг меня смеялась и аплодировала, – Малка нарочито громко захлопала в ладоши. – Дети, им всем уже исполнилось двенадцать, всем, кроме несчастной Ханны Голд, ей всего… Ей было всего шесть. Она стала умолять их разрешить ей опустить руки. «Пожалуйста, можно? Мне больно», – сказала она. Я видела, как у нее дернулась рука. Толпа все еще ликовала, и тут ее рука начала потихоньку опадать. И не успела она опустить ее, как солдаты прострелили ей затылок. Кровь брызнула фонтаном и попала на стену. Малышка Ханна упала как подкошенная.
С каждым словом заплаканное лицо Малки становилось все бледнее.
– Софи, Сара Голд поступила так, как поступила бы каждая из нас. С криком она бросилась к Ханне и принялась целовать ей лицо. И губы, и щеки Сары алели от крови дочери. Солдаты переглянулись. Я услышала, как они досчитали до трех: Eins, zwei, drei. И на счет три всадили в Сару пули.
– Эрик Голд? – перебила ее мамишу. – Папа Ханны?
– Эрик… Он не обернулся, и рук не опустил, но его трясло, я не могу описать его крик, я никогда не слышала таких воплей. Его спина сотрясалась, голова упала на грудь, но руки он не опустил. Я ушла. Бежала со всех ног. Так и не выяснила, куда забрали моих Ави и Дана!
За первый день полномасштабного наступления немцев в Жарки были убиты сто ни в чем не повинных людей. В 30 км от Жарки, в городе Ченстохова, 4 сентября 1939 года запомнится печально известным убийством тысячи евреев и войдет в историю, как «Кровавый понедельник».
Бежать из Жарки было уже поздно. Всех, кто пытался, расстреливали на месте. В тот «Кровавый понедельник» отец разбирал завалы на улицах города, как ему велели немцы, и мысленно составлял план полуночного побега из города: через поля высокой по пояс гречихи прямиком в лес. Но это было слишком рискованно. У моей семьи не осталось шансов укрыться от войны. В течение последовавших за тем двух недель жителей Жарки охватила паника. Планы побега составлялись и отвергались, потому что, учитывая количество солдат вокруг, сбежать было невозможно. Люди строили тайные убежища и маскировали входы в них.
Затем последовало объявление: «Все евреи мужского пола должны на ночь явиться в синагогу. Повторяю, евреи-мужчины в синагогу. Неподчинение карается арестом или расстрелом. Все евреи-мужчины – в синагогу. Sofort! Немедленно!». Папу это объявление застало посреди тихой молитвы. Разумеется, не в синагоге. Он молился про себя, расчищая от обломков дренажную канаву по заданию немцев.
Что, сейчас? Он отчаянно хотел вернуться домой к мамишу, Самюэлю и матери. Он хотел вымыть руки и поужинать, дать ногам отдохнуть и почувствовать себя в безопасности. Но выбора не было. Нацисты пролаяли приказы. Папе пришлось подчиниться. Война только началась, и папа пока еще не был готов проверять систему на прочность.
Глава 3
Общий сбор
Тем сентябрьским днем, переступая порог шула, главной синагоги Жарки, папа на мгновение прикрыл глаза. Шул был его вторым домом, местом для ежедневной утренней и вечерней молитвы, местом, где он постигал Тору. Но в тот вечер он закрыл глаза, потому что не хотел видеть ту душераздирающую картину. Храм был осквернен. Нацисты сорвали с алтаря реликвии. Картины были перерезаны, скамьи поломаны, а стены изрешечены отверстиями от пуль.