Ава встает в очередь впереди меня и хватает с витрины пакет чипсов из печеной картошки.
– И я не представляю, – соглашается она и кивает.
– Такое дерьмо не должно случаться. – Аддисон качает головой, и мы медленно продвигаемся к раздаче, где в стеклянной витрине стоят горячие блюда. – Понимаешь?
Я сглатываю и деликатно освобождаюсь из ее цепкой хватки.
– Да, – с трудом выговариваю я. – Понимаю.
– Если тебе что-то нужно, – говорит Аддисон, – ну, в смысле, что угодно. К примеру, если тебе надо выговориться, или просто потусоваться, или еще что-то…
– Что угодно, – вторит ей Ава.
Я тупо таращусь на носки их ботинок – у Авы они ковбойские, из потертой замши, а у Аддисон черные, байкерские. Я пытаюсь представить, каково это – тусоваться дома у одной из них. Вряд ли так уж ужасно. Ава живет недалеко от родителей Ноя, от ее дома тропинка ведет прямо к бухте. Мы бы пошли гулять, выкурили бы по сигаретке, они бы засыпали меня вопросами и рассказали бы, что говорят другие. Уверена, они были бы со мной очень милы. Почти по-дружески. Только мы не друзья. У нас нет ничего общего. И никто в этом не виноват. Так получилось.
– Спасибо, – говорю я.
Подходит моя очередь, и я покупаю батончик с мюсли и бутылочку смузи «Одвалла» и иду со всем этим по длинному коридору к «Семейному центру». «Семейный центр» – это детский сад, где воспитателями работают студенты педагогических факультетов. В те дни, когда я в обед не сбегала на свидания с Ноем, я ела именно здесь. Я уверяла себя, что мне здесь нравятся банкетки, они мягче, чем жесткие икеевские стулья в столовой. Но, думаю, среди детских воплей и музыки, льющейся из игровых приставок для малолетних, я просто не чувствовала бы себя такой одинокой.
Последний на этот день идиотский урок – общественные науки для старшеклассников. Это не урок, а насмешка, что-то вроде смеси из азов поведенческой психологии с игрой «Правда или вызов». Играть в которую мы будем целый семестр. Последние двадцать семь лет этот предмет ведет мистер Олден, рыхлый дядька с козлиной бородкой. Он кратко и без надобности извещает класс о моем омрачающем жизнь присутствии и вручает мне тяжелую книгу в голубой мягкой обложке с огромными красными буквами: «Эмоциональная зрелость». На доске он пишет слова «сострадание» и «сопереживание» и просит Леона Бакнелла, капитана команды по борьбе, меньше всех в классе склонного к проявлению каких-либо чувств, объяснить разницу.
Мой взгляд утыкается в затылок Лулы Би. Она пришла чуть позже, одарила меня фирменной полуусмешкой-полуулыбкой и плюхнулась на большую подушку возле стола мистера Олдена. В классе общественных наук нет парт, только огромный круг из кресел и подушек – вероятно, чтобы создать интимную атмосферу и заставить нас забыть, что нам ставят оценки.
Прямые как палки волосы Лулы выкрашены в темно-малиновый цвет, только краска уже успела поблекнуть и у корней стать бледно-оранжевой. Когда-то нас часто принимали за сестер – у обеих были пушистые светлые волосы и по паре косичек с одинаковыми бантиками.
Я слушаю вполуха, как Джи-Джи Вонг объясняет Леону и всем остальным, почему сопереживание является самым ярким эмоциональным откликом. Наблюдаю за мистером Олденом, который сидит в своем вращающемся кресле, положив ноги на подоконник. У него на коленях стоит контейнер с нарезанной мускусной дыней, и он время от времени выуживает оттуда кусочек и кладет в рот.
Меня вдруг наполняет некая темная бурлящая энергия, будто заменили батарейку или в спину мне вставили ключик и завели пружину. Все это, все, что я делала за сегодняшний день, кажется абсолютно оторванным от реальности. Не от моей реальности, а от реального мира, места по ту сторону этих бетонных стен, где у людей есть свобода воли и ответственность, а в груди бьются живые сердца. Ощущение такое, будто меня затянуло в водоворот взятых с потолка расписаний и заданий, туда, где некоторые из нас существуют исключительно для того, чтобы рассказывать остальным, что и как читать.
Я ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее, но у меня от долгого сидения затекли ноги, а голова раскалывается. Открываю учебник, чтобы занять себя чем-нибудь безобидным, но текст расплывается, от одного его вида меня начинает тошнить. Мне не хватает воздуха. Настоящего воздуха, а не той кондиционированной, насыщенной кислородом дряни, которая ежедневно циркулирует в легких сотен человек, вдыхается и выдыхается в процессе разговоров и только усиливает коварную, размывающую мозги скуку.