Линдси конфузливо съежилась.
— А вы, Мара, пожелали снова петь. О каком пении речь?
— Ну, не знаю… Где-нибудь в джазовом клубе или вроде того… Изредка выступать.
— А не было ли это скорее желанием быть услышанной? Часто ли ваш муж — Генри его зовут? — часто ли он прислушивается к вам, учитывая вечно включенный спортивный канал? А ваши мальчишки? Босс ваш? Никто из них вас не слышит. И вы захотели петь. Теперь вы поете — и поверьте, теперь люди вас слушают.
Гейл, вы хотели времени для себя. Не думаю, что ваше желание было настолько гнусным, что вызвало пожар в школе ваших сыновей, хотя наверняка не скажу. Но разве эта беда не заставила вас остановиться и задуматься? Вы ведь представили себе собственную жизнь без детей? И разве не стали вы еще лучшей матерью? Не так уж плох пожар, если придал вам материнских сил. Да, ваш сын пострадал, но с ним все будет хорошо. А вот вы в результате порвали мениск.
Представьте себе, дамы, мироздание обладает чувством юмора. Вы несетесь по жизни как угорелая, забывая о себе, — и вдруг тпру! Мироздание вас притормаживает. Как вы можете заботиться о других, если о себе не заботитесь? Старая мудрость гласит: лекарь, исцелись сам.
Теперь что касается творческих желаний… Клаудия с ее романом, Джил с ее вдохновением. Это особая статья — потому они и обернулись собственной противоположностью. Дело в том, что магия — одна из форм творчества, а творчество — это жизнь. Сами подумайте: что значит творить? Это значит производить что-то, создавать что-то, включая собственную действительность. Как мы живем, что делаем с дарованной нам жизнью, — по сути, наша личная магия. Клаудия, можно ли рассчитывать, что мироздание дарует вам славу писателя, если вы даже не присели к столу, чтобы начать роман? Потому так и вышло. Вы загадали желание — и струсили. За что мироздание и устроило вам взбучку. Что касается Джил… Только подумайте, как она живет, как обращается с бесценным даром, даром жизни… — Грета оборвала себя. Уж кому-кому, а членам Клуба не стоило рассказывать про самоубийственное поведение Джил.
Женщины долго молчали, совершенно потрясенные.
— Все это так сложно, — заговорила Линдси. — Почему наши первые желания — насчет свечи, дождя, Типпи — исполнились замечательно, а все остальные — из рук вон? За исключением одного: Джил пожелала себе хорошего парня.
— Может, потому, что первые желания не были эгоистичными, — ответила Грета. — А может, вам как новичкам повезло. Пути мироздания неисповедимы… Другого ответа у меня нет.
Грета умолкла, озадаченно наклонив голову. И надолго застыла в раздумье, что многие сочли бы неподобающим: если уж взяла слово, так говори.
Когда она подняла голову, брови ее были сдвинуты.
— Боюсь, первое желание Джил тоже вышло ей боком. Ох, как бы Джил не было гораздо хуже, чем всем вам.
29
— Ты мне нужна, — дрожащим голосом умолял по телефону Мэттью, и Джил согласилась приехать к нему домой. Ей показалось, что он сам не свой, едва ли не в отчаянии. — Не знаю, что со мной. Хочу… Мне необходимо сегодня быть с тобой. Ты приедешь? Я соскучился.
Соскучился? Вчера виделись, в воскресенье. К середине дня вернулись из Нью-Йорка, Мэттью подвез ее до дома и набивался в гости, но Джил не уступила:
— Очень устала, да и дел дома накопилось. Завтра увидимся, ладно?
Завтра — это сегодня.
Джил и сегодня не особенно рвалась с ним встречаться, но не нашлось подходящего предлога отказать. Мэттью стал другим. Что-то в нем изменилось, вот только Джил не сказала бы, что именно.
Он повел себя необычно еще по дороге в Нью-Йорк. Начать с его поведения в самолете: он не читал, не смотрел кино, не листал рекламные проспекты. Просто сидел, уставившись вперед пустым взглядом и время от времени прикрывая глаза. И похоже, ему это нравилось. Разговаривать он не хотел. Совершенно. Ну не странно ли?
Ла-адно. Допустим, он боится летать, сама с собой рассуждала Джил. Полно чудаков, которые до сих пор трясутся в самолетах от страха, — как ни трудно в это поверить. Вероятно, боязнь может вызывать заскоки. В таком случае хорошо еще, что он всего-навсего смотрит перед собой.
Однако ее всю поездку тревожило подспудное ощущение непоправимой беды. Она его раздражала — не то чтобы своими привычками («Вечно ты оставляешь зубную пасту открытой!»), нет, гораздо серьезнее. Опасней. В его раздражении чувствовалась зреющая ярость.