Больше она не пришла. В агентстве недоумевали, мобильник не отвечал... Он снова закурил: появилось оправдание постоянному желанию подойти к окну. Почти дописал картину. Первое кошкино полотно - «Солнце в соснах» - уже уехало в Европу, на маленькую, но очень престижную выставку. «Полевым цветам в росе» чего-то не хватало. Двух красавиц-моделей, присланных из агентства, он вежливо выпроводил - скулы сводило от зевоты. Переслушал заново всего Макаревича, сделал ремонт на кухне, понял, что сошел с ума, бросил курить - и подходить к окну. Не курить, кстати, оказалось легче. И бессонницу можно было тоже списать на абстинентный синдром...
Лето уходило зря, сыпалось песком сквозь пальцы, текло сумасшедшим золотом - то ли мимо, то ли сквозь. Где-то в начале эпохи июльской жары в дверь позвонили: единственным протяжным звонком, захлебнувшимся в ночной духоте. Он не спал - и рванулся, даже не посмотрев в глазок.
Она сидела прямо на кафеле площадки, уткнувшись подбородком в колени, обхватив их руками.
- Настя...
- Можно я у вас переночую? Мне... некуда больше. Извините.
Только в коридоре он рассмотрел, что майка у нее порвана и в грязи, мокрые джинсы в травяной зелени, а на скуле расплывается свежий синяк. И глаз она не поднимала, топталась неловко посреди коридора, вот-вот - и рванет обратно в ночь.
В ушах шумело, как тогда, после взрыва, и он испугался, что снова оглох - такая вязкая тишина их обоих накрыла.
- Чай будешь?
- Да-а-а...
Тихонький, еле заметный вздох.
- Тогда умывайся. Я тебе рубашку свою дам, переоденешься. А вещи там брось. Вот с джинсами проблема. Ничего, рубашки у меня длинные...
Кошка, кошка... Если это то, что я думаю - убью. Найду и убью тварь.
Она отмывалась чуть ли не час, вышла из ванной горячая, с взъерошенными мокрыми волосами - и все еще бледная. Выбрала рубашку - теплую, фланелевую. Молча взяла полную чашку чая и забилась в угол, пряча глаза.
- Знаешь, у меня есть отличный врач, - сказал он негромко. - Он приедет прямо сюда и не будет спрашивать лишнего. Нужно?
Она помотала головой.
- Это Костик?
Она молчала - и давить он не стал. Дождался, пока выпьет чай, постелил в гостиной - задержался у двери. Она сидела на самом краешке тахты, понурая, взъерошенная... Хотелось... Он сам не знал, чего хочется. Убить того, кто ее обидел - это само собой. А вот еще?
- Я буду в студии. Захочешь - приходи.
- А можно сейчас?
- Можно все, что захочешь. Бери покрывало.
И вот только там, на диване в студии, ее немного отпустило. Задышала глубже, губы порозовели. Свернувшись клубком в складках огромного покрывала, кошка смотрела, как он кладет мазки на холст, не подозревая, что в одном из зеркал ее отлично видно. Закончив, он подкатил к маленькому шкафчику в углу, достал бутылку коньяка и низкий бокал-снифтер.
- Пить будем по очереди. Смотри, как надо.
Он подержал бокал в ладони, согревая его теплом рук, покрутил, так что темный янтарь омыл стенки, вдохнул аромат - и протянул кошке.
- Грей в ладонях и дыши им. Потом пей.
Она послушно и осторожно втянула воздух из бокала, смешно сморщила нос. Глотнула, стараясь не кривиться - и еще раз, уже увереннее...
- А я думала..., - кошка осеклась, глядя, как он встает с коляски и с трудом делает шаг, чтобы присесть рядом.
- Нет, могу, - усмехнулся он. - Вот так вот, два-три шага. Ерунда, бывает хуже.
Он принял горячий от ее ладошек снифтер, сам пригубил. Налил еще.
- Точно ничего рассказать не хочешь? Никто тебя больше не обидит, обещаю.
Вместо ответа она уткнулась ему в плечо, всхлипнула, прижалась под рукой, что сама легла ей на плечи.
- Простите. Я-то дура, думала, это у меня проблемы... Просто... просто...
- Расскажи, - тихо сказал он.
- Я... У меня вчера день рожденья был. Восемнадцать. А сегодня ребята позвали на дачу, купальскую ночь отмечать. Костик сказал, что хватит ломаться. У всех нормальная жизнь, только я, как дура фригидная... Ну, я и согласилась. Весело было. Мы выпили немного, в лес пошли. А потом... потом...