Она всхлипнула опять, громче и отчаянней, он терпеливо ждал.
- Мне не больно было, совсем. И крови не было. Костик сказал, что я шалава. Что врала ему, динамила, а сама... Сама... А я же ни с кем! Никогда!
- Так бывает, - сказал он немеющими от ярости губами. - Редко, но бывает. Гимнастика, велосипед. Упасть можно в детстве неудачно. Даже просто так родиться. Девочка моя бедная...
- Он не поверил, - прошептала она. - Ударил меня, повалил. Сказал, что сейчас ребята придут - и они меня по кругу, за вранье. Я... убежала. Там трасса недалеко. Спасибо, водитель нормальный попался. А дома... нельзя мне домой!
- Нельзя - и не надо, - спокойно сказал он. - Ничего страшного, у меня места хватит.
И вот тут она расплакалась. Горько, как обиженный ребенок, прижимаясь все теснее, втискивая мокрое лицо ему в рубашку, прячась от всего мира. Он гладил ее по голове, ерошил короткие, уже высохшие волосы. Обнимал, нежно лаская кончиками пальцев спину. И когда она подняла лицо, подставляя ему губы, неуверенно касаясь ими - сама! - его губ, сухих и жестких, только горячая волна прокатилась по телу: от горла - к поясу. Он целовал ее, как первый и последний раз, как никого и никогда не думал целовать. Гладил плечи, перебирая мягкую фланель, касался губами век, мокрых ресниц, золотистых тонких бровей и кончика носа. Снова приникал к губам, зацеловывая ее тающую, пьяную - и с ума сходил от безнадежности и непоправимости того, что делает.
- Девочка моя, милая, солнышко...
Отстранившись, кошка глянула на него сумасшедшими круглыми глазами. Облизала губы беспомощно и бесстыдно - и потянула рубашку, забыв про пуговицы. Он перехватил нежные длинные пальчики, зацеловал и их по дороге, расстегнул верхнюю пуговицу. Одну - давая кошке время одуматься, каждый миг ожидая, что нечаянное чудо кончится. Ключицы, шея... Едва заметными касаниями - не сильнее. Она запрокинула голову, подставляя шею под его губы - и вторая пуговица расстегнулась сама.
Маленькая тугая грудь, розовые жемчужины сосков. Он видел их столько раз - и впервые. Ласкал губами, теребил языком, потом, осмелев, чуть прижал зубами. В голову бил горячий и сладкий запах ее тела. Руки - да что же их только две? - сжали талию и стройные бедра, гладя их в разрезах рубашки. Кошкины ладони неуверенно легли ему на плечи, заставив задохнуться. Моя! Хоть на ночь, хоть на час - только моя... Едва не до крови прикусив губу, он оторвался от сладкого нежного чуда ее кожи, от бьющейся тонкой жилочки - глянул в пьяные уже не от коньяка глаза.
- Настя. Настенька...
- Пожалуйста...
Она чуть не плакала - и он замер.
- Пожалуйста... Да... Да...
- Точно? - хватило его еще на дурацкий, но необходимый вопрос. - Можно, девочка?
- Да, - выдохнула она прямо ему в губы.
- Девочка моя, красавица...
Он еще что-то шептал, для нее - а сам пытался не сорваться: от глухой тоски, боли и отчаянья, всплывших на волне горячего бессилия. Но и это было неважно. Мир вокруг кружился, плавился и таял. Краски мешались с запахом миндаля, тонким, еле ощутимым. То ли от ее кожи пахло миндальным чем-то там, то ли память услужливо подсовывала: вот он ступает в проем снятой двери, и все в порядке, только в воздухе что-то непонятное, неправильное - запах миндаля, крик напарника - кулак сжатого до предела ветра бьет его в грудь, отшвыривая... Нет, нет, это не С4 - откуда ей здесь взяться? - это просто миндальное мыло. Кошка, милая моя, солнышко, что же я творю?
Она-то не возражала. Выгибалась, ластилась, подставляя лицо и шею под поцелуи, металась в его руках, то прижимаясь, то отталкивая. И он уговаривал себя, что ей это нужно, что ни за что не сделает больно, не обидит. А пальцы уже знали, что под рубашкой на ней вообще ничего. И что внизу, между откровенно раздвинутых ног, она шелковистая, влажная, пушистая и скользкая - все сразу же - как это пережить, если голову срывает от запаха и нежности ее тела, если под ладонями вздрагивает и напрягается?
Шалея от восторга и страха, он уложил ее на диван, слегка раздвинул бедра и чуть приподнял колени. Прикоснулся нежно и уверенно, готовый отдернуть руки. Погладил, вырисовывая подушечками пальцев круги и спирали. Поднялся выше, к влажной обжигающей тесноте, - кошка постанывала, вцепившись в покрывало, закусив нижнюю губку. И, уверившись, он прижался губами к горячему и гладкому животику, целуя, вылизывая и прикусывая дорожку вниз. Раскрыл пальцами пахнущий горьким миндалем тугой бутон, оперся на локоть... Она глухо ахнула, почувствовав его губы там - и подалась навстречу.
Потом она лежала рядом - обессиленная, растаявшая, обмякшая, - сопела носом ему в плечо так умиротворенно, будто не ее коготочки оставили на этом плече несколько глубоких царапин. Кошка же... Терлась лицом, целовала красные полоски. Разве что не мурлыкала.