Но я успел это увидеть.
– Значит, остаются Вегас и Юта, – проговорил он. – И что в итоге: Сион или Город греха? (в Библии Сион называется «городом Божьим» и в переносном смысле обозначает Иерусалим, то же название носит национальный парк в штате Юта /читается как Зайон/ – прим. пер.)
– Наверное, Вегас.
– Хороший выбор, солнце. – Он так и сидел, опустив голову и скрывая за волосами выражение своего лица. Я вдруг понял, что, если раньше он делал так постоянно, то в последнее время – почти нет. – Все удовольствия сразу куда предпочтительней вечной жизни, ведь так?
До конца вечера эта тема больше не обсуждалась. Коул, не замолкая, непринужденно болтал, и у меня возникло ощущение, что он делает это намеренно – чтобы не дать мне вернуться к предыдущему разговору. Ближе к ночи он, как это часто бывало, заснул рядом со мной на диване. Когда я осторожно разбудил его, он последовал за мной в спальню и занял свою половину кровати – что было бы нормально, успей мы позаниматься сексом, но не проявить ко мне интереса в первую ночь после возвращения было на него не похоже. Проявлять инициативу я не стал. Лег на свою половину и выключил свет.
Какое-то время мы лежали в темноте и молчали. По его дыханию было ясно, что он не спит.
– Ты хочешь уезжать? – наконец спросил он.
– Нет.
– Но уедешь. – Это был не вопрос.
– А что еще мне остается?
Он молчал. Мне хотелось увидеть его лицо, чтобы получить какое-то представление, о чем он думает, но я знал: он специально выждал время и завел этот разговор в темноте. Чтобы скрыть от меня… что бы там ни было.
– Не знаю, солнце, – в конце концов проговорил он. – Ты мне скажи: что еще тебе остается?
– Ничего.
– Если ты откажешься, то потеряешь работу?
– Нет.
– Нет? Тебя не уволят? Тогда в чем проблема? Зачем уезжать, если не хочется?
– Иначе меня понизят.
Последовала пауза. А потом он резко выпрямился, сел мне на бедра и навис надо мной, хотя в темноте ни он, ни я не могли разглядеть лиц друг друга.
– Ты станешь меньше получать? В этом все дело? Придется потуже затянуть пояс?
– Нет! – Я терпеть не мог, когда Коул заводил речь о деньгах. Он был до смешного богат, и его представление о том, сколько денег зарабатывают нормальные люди, было несколько искаженным. Иногда казалось, что в его воображении все, кто не был миллионером, находились в шаге от живущих на улице нищих. – Деньги у меня есть, – раздраженно ответил я. – И дело совсем не в них.
– Ну, а в чем, солнце? Объясни так, чтобы я понял. Зачем делать что-то против своей воли только потому, что тебя попросили? Почему не выбрать вариант, при котором ты будешь счастлив?
– Я не для того девять лет надрывал свою задницу, чтобы согласиться на понижение!
Глядя мне в лицо, он замер. А потом внезапно скатился с меня. Переместился обратно на свою половину кровати, накрылся одеялом и, насколько можно было судить в темноте, повернулся ко мне спиной.
– То есть, все? – раздраженно спросил я. – Тебе больше нечего мне сказать?
Он вздохнул.
– Солнце, ты принимаешь тени на стене за реальность. Я понятия не имею, как сделать так, чтобы ты повернулся и увидел свет.
– И что, черт возьми, это значит?
– Ничего. Спокойной ночи.
В ту ночь я почти не спал. Мне хотелось разбудить его, заставить поговорить со мной. Заняться с ним любовью. Обнять. Но, как обычно уважая возведенные им стены, тревожить его сон я не стал. Утро прошло в напряженно-неловкой, формальной обстановке. Остро чувствовуя всю неправильность происходящего, я загрустил. Мы словно стали чужими. Словно и не было тех восьми месяцев, что мы встречались.
После завтрака он принял душ, потом, пока я сидел на кровати и наблюдал за ним, начал бриться и одеваться. Все это время он молчал, иногда настороженно на меня поглядывая, но в конце концов с драматическим вздохом повернулся ко мне лицом.
– Господи боже, солнце, хватит кукситься. Выкладывай уже, что ты там хочешь сказать.
Его бесцеремонность вызвала у меня улыбку.
– Коул, мне нужно знать… – Я затих, не зная, как задать вопрос, что жил в моем сердце.
Не зная, ответит ли он, или хочу ли я услышать его ответ.
– Что именно, солнце?
Я не мог смотреть на него, страшась увидеть в его глазах насмешку. Опустил глаза в пол и сказал:
– Мне нужно знать, что будет с нами, если я перееду.
Сначала он ничего не ответил. Мы оба замерли. Я был не в силах поднять глаза. Сидел и в полной тишине, которая, казалось, растянулась на целую вечность, смотрел на его босые ноги. Когда я уже готовился попросить его забыть о своем вопросе, он вдруг подошел ко мне, и я почувствовал, как на макушку мне легко опустилась его ладонь, а пальцы начали перебирать мои волосы. С его стороны это было настолько необычным жестом, что в горле у меня вырос ком.