– Тебе показалось, солнце. – И единственное, что мне оставалось делать, это надеяться, что он не лжет.
Вернувшись в один из дней с очередного собеседования, которое завершилось не слишком многообещающе, я застал его у себя на диване. Поначалу я решил, что он, как обычно, читает. Но от хлопка двери он вздрогнул и оглянулся – непроизвольно, всего на мгновение, – после чего спрятал лицо в руках. И за это мгновение я успел увидеть, что он пытался скрыть – свои покрасневшие глаза и слезы.
– Привет, прелесть. – Он встал и, не поворачиваясь ко мне лицом, вытер щеки. – Как прошло собеседование?
– Ужасно. – Но сейчас меня волновало не это. – Что случилось?
– Ничего! Просто задремал. Устал, наверное. Сейчас я займусь ужином. Ты голоден? Я хотел сделать…
– Коул, – прервал его я, потому что знал, что он лжет. Я знал, что болтать со скоростью пулемета о всякой бессмысленной ерунде было его излюбленным способом уклоняться от разговора. – Скажи, что случилось.
– Ничего, солнце. Правда.
– Я тебе не верю.
– Мне было нехорошо, но теперь стало лучше. Просто дай мне минуту… – Не договорив, он попытался сбежать от меня на кухню, но я пошел следом.
– Зачем ты лжешь? – Он застыл около холодильника и опустил голову. – Ты зол на меня? Я чем-то тебя расстроил?
– Нет, – качнув головой, ответил он – кажется, искренне.
– Тогда в чем дело?
Он прикрыл глаза ладонью. Я видел, что он снова сражается со слезами.
– Мне нужно немного времени, – проговорил он дрожащим голосом. – Чтобы взять себя в руки. Я не могу говорить с тобой таким.
Больше всего на свете мне хотелось привлечь его к своей груди, но, стоило мне попытаться дотронуться до него, как он отстранился. Было больно вновь оказаться за кольцом его стен. Я желал, чтобы они стали материальны, чтобы сокрушить их голыми руками.
– Джонни, пожалуйста, – взмолился он шепотом. – Мы поговорим после ужина. Обещаю. Но сейчас не трогай меня.
– Хорошо, – сдался я, хоть и с неохотой. Меня ранило то, что он снова начал меня отталкивать, но ничего другого, кроме как отнестись к его желаниям с уважением, мне, увы, не оставалось. Я переоделся и, недолго поколебавшись, решил присоединиться к нему на кухне. По вечерам я теперь старался помогать ему с ужином, хотя, ничего не понимая в готовке, в основном мешался у него под ногами и пил вино, но все равно это было весело – и сегодня тоже. Поначалу он держался со мной настороженно. Но, как только понял, что давить я не собираюсь, расслабился и, когда я обнял его со спины, со вздохом прислонился ко мне, пока я целовал его шею.
Меня разбирало некоторое любопытство насчет того, о чем он хотел поговорить, но в целом я не видел повода для тревоги. Большую часть времени он, казалось, был со мной вполне счастлив, и потому я не беспокоился. Мы поели. Сразу после ужина он, что было неудивительно, заводить разговор не стал. Пока он читал в гостиной, я перемыл посуду. Когда я вышел из кухни, он увел меня в спальню, и мы занялись сексом, который смело можно было классифицировать как сногсшибательный. Когда все закончилось, он перебрался на свою половину кровати. И потом, лежа в темноте, наконец-то заговорил.
– Поедем в Париж вместе.
Я даже засмеялся: такого я точно не ожидал.
– Ты серьезно?
Он не засмеялся вместе со мной.
– Да.
– Зачем?
– Просто так. Почему нет?
Тут я осознал, что его просьба каким-то образом связана с тем, из-за чего он сегодня плакал у меня на диване. В чем бы ни заключалась причина, она имела для него огромное значение. Перестав смеяться, я обдумал его слова. Париж?
– Когда-нибудь – с удовольствием, Коул, но…
– Солнце, я имею в виду не когда-нибудь. А сейчас.
– Я… – Мне все не верилось, что он говорит серьезно. – Я не могу.
Он замолчал, а я, как часто бывало во время наших ночных разговоров, пожалел, что не вижу его лицо.
– Почему? – наконец спросил он.
– Я должен найти работу. Мое пособие скоро закончится. Потом мне выплатят еще что-то за неиспользованные отпуска, но…