На заднем дворе оказался бассейн, окруженный небольшим, прекрасно ухоженным газоном и пышными цветочными клумбами.
А еще там оказался садовник.
Коул не обманывал, когда говорил, что, увидев его, я все пойму.
Садовнику было лет двадцать с небольшим. Он был загорелым и черноволосым. С сильным, мускулистым, совершенно фантастическим телом античного божества. Одетый в экстремально короткие джинсовые шорты и холщовые теннисные туфли, он стоял на коленях перед одной из клумб и выдергивал сорняки.
При виде него я остановился, как вкопанный, а он поднял голову и, улыбаясь, сказал:
– Привет.
Я тоже попытался улыбнуться, но у меня ничего не вышло.
– Ты, очевидно, Рауль.
– А ты, очевидно, бойфренд, – ответил он весело.
– С чего ты это решил?
Его улыбка была открытой и дружелюбной. Пожав плечами, он вернулся к цветам.
– Скажем так, я уже очень давно не занимаюсь ничем иным, кроме стрижки газона.
И внезапно я обнаружил, что могу-таки ему улыбнуться.
Я был на кухне, занимаясь сооружением подобия ужина, когда хлопнула дверь, и я понял, что это Коул. Слушая, как он шелестит чем-то в гостиной, я стоял и никак не мог набраться храбрости, чтобы выйти и сделать то, ради чего прилетел в Нью-Йорк. Отступать было поздно. Я надеялся, что он избавит меня от мук и сам заглянет на кухню, но он не зашел. Стало тихо. И тогда я бесшумно вышел в гостиную.
Он стоял спиной ко мне – уже без обуви, босиком – и просматривал письма, которые Маргарет оставила для него на комоде около двери. Я знал, что должен что-то сказать, но голос меня не слушался. Мы не виделись всего полтора месяца, но по ощущению прошла целая вечность, и мне почему-то казалось, что он должен был измениться. Однако все в нем осталось прежним. Одежда, прическа. Очертания стройного тела. Я надеялся, как ненормальный, что и его запах тоже не изменился.
Я не знал, что сказать, но умирал от желания к нему прикоснуться. Я сделал несколько медленных, нерешительных шагов в его направлении, и на четвертом пол еле слышно скрипнул.
– Маргарет, это ты? – спросил он. А потом повернулся и налетел прямиком на меня.
Он отскочил назад и врезался в комод с такой силой, что тот чудом не опрокинулся.
– Господи боже, Джон! Так и умереть недолго!
– Я не хотел испугать тебя. – Когда от неожиданности у него нечаянно вырвалось мое имя, я не смог скрыть улыбки, а он залился краской и быстро от меня отвернулся.
– Бога ради, как ты узнал, где я?
– У меня есть доступ к твоим счетам. Произошло списание, когда ты купил билет.
– И что, дверь внезапно оказалась открытой, или ты воспользовался своими талантами взломщика? – В его голос проникли привычные ритмичные нотки, и я понял, что он начал возвращать свои стены на место.
– Было нетрудно уговорить Маргарет впустить меня. Я ведь подписываю ее зарплатные чеки.
Он помолчал немного. Потом заговорил – уже тише.
– Зачем ты приехал?
Я шагнул к нему. Он не шевельнулся и, когда мои руки опустились ему на плечи, ощутимо напрягся. На мгновение я нерешительно замер. Я не хотел давить на него или торопить, но больше не мог ни терпеть, ни ждать и потому подошел совсем близко, так близко, чтобы зарыться лицом в его волосы и вдохнуть их аромат. Нелепая глупость, но стоило мне услышать запах клубники, как у меня чуть не брызнули слезы. Я почти не мог говорить.
– Затем, чтобы сказать, что больше не дам тебе сбежать от меня.
– Думаешь, я делал именно это?
– Да. И мне не хватило ума остановить тебя. Но больше я такой ошибки не совершу. Мы созданы друг для друга, и ты сам знаешь, что я прав.
– Дорогой, это кошмарная идея, – с дрожью в голосе проговорил он. – Правда. У нас ничего не получится.
– Не кошмарная, и ты это знаешь. Ты просто упрямишься.
– Солнце, ты устанешь от меня и…
– Хватит! – воскликнул я, и он к моему удивлению действительно замолчал. – Ты командовал с самого первого дня нашей встречи, и я всегда уступал тебе, но сейчас не позволю уничтожить то, что у нас есть, лишь потому, что тебе стало страшно. – Почувствовав, что он задрожал, я привлек его в свои объятья. – Я…
– Не говори этого!
– …люблю тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. Для меня невыносимо быть врозь. Невыносимо не иметь возможности к тебе прикоснуться, невыносимо терзаться вопросом, где ты, и, что мучает меня больше всего, не знать, когда наконец ты вернешься домой.