Филипп
Увлекшись Лёхой, я допустил бестактность, не вспомнив о Филиппе. А ведь Филипп достоин отдельного рассказа.
Наш беспородный «дворянин» был храбрым малым. Но вот кого панически боялся – так это коммунистов. Филипп не отличался дисциплиной и допускал собачьи вольности. Все попытки призвать его к порядку были тщетными. И я пошел на крайность. Мне, как члену партии и одновременно декану, принудительно оформили подписку журнала «Коммунист».
Естественно, журнал я этот не читал, а стопкой складывал на антресолях. Вот он-то, этот «Коммунист», меня и спас. Как только пёс наглел, я скручивал «Коммуниста» в трубку и, точно палкой, начинал лупить Филиппа по загривку. И кричал при этом: «Коммунист»! Филипп мгновенно затихал и заползал под стол. Этот метод я и на даче применил.
«Коммунист! Коммунист»! – Разносилось по участкам. Истошный вой Филиппа мгновенно обрывался.
– Алик, не трепи всуе слово «коммунист»! – Ругал меня Иосифян. -
Учти, ты навлекаешь на себя большие неприятности! Говорю тебе, как друг и твой сосед…
Доброе слово не только кошке, но и псу приятно. Филипп запомнил, как Иосифян встал на его защиту. И отблагодарил его.
В жаркий полдень, прихватив с собой Филиппа, мы с двоюродными братьями, которые строили для нас «Сказку», приезжаем на Шерну купаться. На берегу лежит Иосифян и, прикрыв лицо своим знаменитым соломенным «сомбреро», сладко дремлет.
И тут мы видим, как из кустов появляется змея и ползет к профессору. Мы от страха деревенеем.
Филипп, сорвавшись с места, бесстрашно бросается к змее.
На пляже – паника. Купальщики, сверкая пятками, бегут к реке, ныряют в воду.
Змея шипит и задирает голову. Филипп клыками вонзается в змею и треплет, точно курицу.
Мы, испытывая ужас не столько за судьбу Иосифяна, сколько за судьбу Филиппа, не смеем шелохнуться.
С лица спящего Иосифяна слетает шляпа. Перед его глазами – страшные змеиные глазницы. Филька оттаскивает змею в кусты и там с ней расправляется…
P.S. Дальнейшие события, связанные с Дачей, находятся в процессе написания.
Из журналистского блокнота
Рассказ НИКОЛАЯ КУЗЬМИЧА БОДЯГИНА (Конец шестидесятых)
(Интернат для инвалидов Великой Отечественной Войны. Жиздринский район Калужской области)
От нашего комбата поступил приказ: взять безымянную высотку посреди степи. На кой хрен она ему сдалась, эта высотка? Торчит, как чирь на жопе. Ну и пусть себе торчит. Но приказ начальства обсуждать не велено. Пошли на штурм. Ну, оседлали мы эту высотку. Мне мизинец сковырнуло на ноге. Отвезли меня в санбат. Лежу на койке, вся ступня в кровище, стону и матюгаюсь. Тут заявляется комбат:
– Ну что, Бодягин, жив?
– Пока не помер, – говорю, – вот только без мизинца на ноге.
– И без мизинца проживешь. Невелика потеря. Ты женатый?
– Женатый. Только на кой теперь я сдался своей крякве – селезень подранок без мизинца?
– Женатый ты, Бодягин, а дурак! – сказал комбат. – Зачем ей твой мизинец на ноге? Ей твой другой мизинец нужен.
– Обижаете, товарищ капитан. Другой мизинец у меня поболе черенка сапёрки!
– Вот и береги его, Бодягин. – Комбат достал пачку «Беломора». – Победим, домой вернешься, пригодится. Куришь?
– Ежели угощают, то курю.
Затянулись.
– Товарищ капитан, у меня вопрос к вам. Разрешите?
– Задавай.
– На кой сдалась нам эта чёртова высотка?
– Да не на кой! – Признался капитан. – Из дивизии пришел приказ. Ну и полезли. Наших восьмерых поубивало. А потом опять приказ: «Слезайте, хлопцы. Операцию отставить!». Ну, мы с неё опять сползать. Семерых еще скосило.
– А пятнадцати зазря погибших вам не жалко?
– Жалко у осы в заднице. Не тужи, Бодягин. Россия без них не обеднеет. Бабы снова нарожают.
От этих слов меня перекосило.
– Комбат, ты рассуждаешь, как фашист.
У капитана побелели скулы, глаза налились кровью.
– Да как ты смеешь, гнида?! Да я в штрафбат тебя сошлю! – Он вскочил со стула и со всего размаха запустил его в меня. Вдобавок к искалеченному пальцу на ноге я лишился трех зубов.
…Спустя неделю я был уже в шрафбате, и в первой же атаке немецкая граната мне вдребезги разворотила ногу. Левую, ту самую, с мизинцем. А вслед за ней и правую. В результате остался без обеих ног.
Бодягин потянулся за баяном, растянул меха, запел:
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат…
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.