Все это справедливо. Надо иметь в виду, что в то время, как промышленность и народное хозяйство в целом в СССР последовательно укреплялись и набирали темпы, в ведущих капиталистических странах наблюдалось падение производства или в лучшем случае застой. Положение трудящихся там было отнюдь не такое прекрасное, как полагают те, кто основывается на данных второй половины XX века. Капиталистические страны сотрясали кризисы. Примером для трудящихся всего мира в 30-е годы богатая, нажившаяся на Первой мировой войне Америка, впавшая в депрессию, могла служить в меньшей степени, чем полунищая Россия (СССР), набирающая темпы социалистического строительства. Не случайно поддерживали социалистическое строительство и политику Сталина такие разные люди, но все трое, крупнейшие писатели XX века: М. Булгаков, М. Шолохов, А. Платонов. Они понимали, что у советского (русского) народа в той исторической ситуации это был единственно возможный способ сохранить свою страну и культуру. Самое удивительное, что нечто подобное сознавали и почти все крупнейшие деятели культуры капиталистических государств.
Мы еще коснемся этой темы. А теперь еще раз подчеркнем: оппозиция была лишена опоры как на партийные массы, так и на трудящихся. Крестьяне если и были недовольны — в разной степени, вплоть до лютой ненависти, — советской властью, то оставались неорганизованными. Им приходилось вести тяжелейшую борьбу за выживание, и разбираться в политических проблемах было некогда, да и непривычно.
Когда в 1929 году было начато активное колхозное строительство и наступление на кулака, отпор был очень сильный, потому что зажиточных крестьян поддерживали их родственники. Считалось, что в стране было около миллиона кулацких семей (примерно 5 млн. человек), но вместе с сочувствующими это уже было не менее 15–20 млн. человек. Да и остальные крестьяне, за исключением немногих, главным образом из числа молодежи, были настроены по отношению к колхозам по меньшей мере настороженно, стараясь все лучшее оставлять в личном владении.
Все это происходило не столько от «темноты» малообразованной и привыкшей к традиционным ценностям крестьянской массы, но и по объективным причинам. Если крестьянин снабжал горожан реальными продуктами, жизненно необходимыми, то город, промышленность не были еще в состоянии обеспечить крестьян хотя бы ширпотребом, не говоря уж о комбайнах, тракторах, удобрениях.
В 1929 году в СССР было выпущено 3300 тракторов и ни одного комбайна. Закупать сельхозтехнику за рубежом было накладно, да и на какие средства? Если бы еще деньги были обеспечены товарами, золотом, крестьяне были бы заинтересованы в их накоплении. А так деньги были ничем не обеспечены, это лишь бумажки, из техники — почти одни обещания, промышленных товаров мизерное количество, а вот обещаний и лозунгов — сколько угодно!
Идеологические стимулы для крестьян, в отличие от рабочих, не имели серьезного значения. Тем более что начиная со времен Гражданской войны и военного коммунизма крестьяне привыкли бояться вооруженной власти, а не доверять ей. Прокормить себя можно было, а вот кормить других, да еще за пустые посулы, крестьянину не было резона.
Примерно такая, схематически, складывалась ситуация в сельском хозяйстве. И чтобы изменить ее коренным образом, требовались решительные и крутые меры. Надо было спасать от голода рабочих и Красную армию.
Подчеркивая массовое сопротивление коллективизации, Д. Боффа пишет: «Раз его заставляли вступить, крестьянин подчинялся, но в коллективное хозяйство он собирался принести возможно меньше. Тайный забой скота начался летом 1929 года. В последующие месяцы он приобрел немыслимый размах, достигая порой катастрофических размеров. Да, впрочем, у молодых колхозов не было еще коллективных коровников и конюшен. Крестьянин стал набивать утробу мясом. Он резал коров, телят, свиней, лошадей — всё. Несмотря на то, что январское постановление 1931 года угрожало высылкой и конфискацией имущества за хищнический убой скота, он продолжался в течение всей коллективизации и был одним из самых тяжелых ее последствий.
Сопротивление к тому же не было лишь пассивным. По селам вновь загулял «красный петух» — поджог, оружие всех крестьянских бунтов в России. В 1929 году по одной только РСФСР было зарегистрировано около 30 тысяч поджогов, то есть без малого по сотне в день. На Украине в том же году было отмечено в четыре раза больше «террористических актов», то есть эпизодов вооруженного насилия, чем в 1927 году. Порой троцкисты и бухаринцы провоцировали крестьянские восстания, чтобы на их волне свергнуть сталинское руководство.