Мать спорить не стала, ушла к себе и долго не могла в тот вечер уснуть – все ворочалась на кровати, шлепала по коридору на кухню, шумела водой в туалете. Не спала и Вероника, и никто не ведал, что творилось тогда в ее голове – тревожилась ли за будущего ребенка, которому от рождения было уготовано быть безотцовщиной, проклинала ли свою глупость, или, напротив, радовалась предстоящим переменам.
В положенный срок она хоть и не совсем легко, но все же без осложнений родила здоровенького мальчишечку, который потянул почти на четыре кило. Ее встречала из роддома мать – с симпатично упакованным в нарядную коробку тортиком для персонала, с новенькой велюровой коляской с немного скрипучими колесами и мягкими ремешками. Новорожденный проспал всю дорогу до дома.
Говорили мало, мать лишь время от времени шмыгала носом, а когда пришли домой и занесли на третий этаж коляску, она вдруг и совсем разревелась.
Вероника неловко успокаивала мать, но глаза ее были сухими.
Мальчика назвали Артемом. Он рос веселым и живым парнишкой, и иногда, глядя на белесую голову внука, мать Вероники с ужасом думала, что это она говорила когда-то об аборте. При таких мыслях ей, неверующей, всегда хотелось перекреститься.
Артем рос не в мать – никакой мечтательности в нем не было совсем, напротив, был он мальчиком очень живым, быстрым и любознательным. После школы легко поступил в столичный политех, и хоть и не легко, но все же уехал от плачущей бабушки и поникшей Вероники. На зимних каникулах приехал домой с новой, полной подарков стильной сумкой, и в следующий раз его ждали только летом. Увы, Артем приехал уже в марте – хоронить бабушку.
Все случилось настолько же быстро, насколько и больно – инфаркт.
Похороны Вероника запомнила смутно – помнила дождь на кладбище, голосистый плач соседки и слезы Артема, который, как когда-то в детстве держал ее за руку.
А потом были долгие библиотечные дни, тусклые вечера с выключенным телевизором (в отличие от мамы, Вероника предпочитала читать) и субботние походы на рынок.
Она взяла тогда собаку – нашла возле стройки маленького беспородного рыжего щенка, но через два месяца он умер от чумки. Именно тогда, закопав Дружка под раскидистым кедром в парке, она и решила поехать в отпуск.
И вот ровно через двадцать лет Вероника снова стояла на перроне со стареньким чемоданом, в немодных босоножках и нелепой широкополой шляпе на голове. Вокруг снова суетились завтрашние курортники, катили яркие чемоданы на колесиках и громко смеялись, заигрывая с угрюмыми проводницами. В сумочке, которую рассеянная Вероника как всегда забыла закрыть, лежала путевка в пансионат города Анапы.
Анапа дохнула жаром прямо на перроне, и Вероника с удовольствием подставила лицо и шею теплому южному зною.
Утром, сидя в общей столовой, она рассеянно ковыряла вилкой в тарелке и увлеченно смотрела в окно. В не слишком чистое стекло она видела аккуратно подстриженную лужайку, а за ней – милый небольшой парк со словно бы карликовыми пальмами. Дорожка из парка вела прямиком на пляж. Там, волнующее, теплое и приветливое, накатывало на берег Черное море. Вероника почти слышала, как оно шумит, почти чувствовала его запах и была почти счастлива. Она опомнилась, когда говорливая соседка по столу уже в третий раз спросила ее, откуда она приехала. Рассеянно и вежливо улыбнувшись, Вероника промямлила название своего города и поспешила из-за стола. По дороге она неловко запнулась за колесо тележки официантки и под ненавидящим взглядом той неловко подняла с пола пару упавших вилок.
Вероника просидела на пляже до самого вечера – позабыв взять с собой купальник, она поленилась вернуться, а потому расположилась под тенью незнакомого ей южного, раскидистого дерева, привалившись к его гладкому стволу. В широкополой шляпе и длинном сарафане с нарисованными дельфинами, она чувствовала себя удивительно на месте, словно еще вчера не стояла она на перроне с чемоданом, близоруко оглядываясь в поисках автобусной остановки. На нее буквально налетели тогда таксисты, хватая под руки и выхватывая из рук чемодан, но Вероника лишь беспомощно мотала головой, даже не пытаясь вырваться из цепких лап южного курортного бизнеса. Таксисты отстали от нее внезапно, словно бы осознав, что не удастся заработать на этой сумасшедшей, у которой и денег-то, наверное, нет.
На пляже было людно – сезон был в самом разгаре, и между ковриками и подстилками едва ли можно было пройти, не наступив на чужие вещи. Кричали и плескались на мелководье золотисто-загорелые дети, пили теплое пиво их расслабленные родители, гуляли по кромке воды красавицы в немыслимо невесомых бикини, а за ними пристально наблюдали из кафе выше на набережной местные мачо с орлиными профилями.