Отвали, сказал Кляйнцайт. Он оставил зеркало пустым и отправился на работу, спустился вслед за своим лицом в Подземку, сел в поезд. В руке дипломат, под мышкой Фукидид, пингвиновское издание «Пелопонесской войны». Книга, которую он носил с собой, он даже еще не открывал ее.
НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, произнес заголовок в бульварной газетенке рядом с ним. Он проигнорировал его, глянул на следующую страницу, где красовалась фотография обнаженной девушки, затем повернул голову, чтобы снова взглянуть на заголовок. И В ЭТОТ РАЗ НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, настаивал заголовок. А тебе не все ли равно? — хмуро осведомилось лицо за газетой. Отвернулось вместе с заголовком и девушкой. Скотина, подумал Кляйнцайт и закрыл глаза.
Ну что вам сказать? — обратился он к неизвестной аудитории в своем сознании. Разве имеет какое‑то значение, кто я и я ли это вообще?
Аудитория ерзала в креслах, позевывала.
Ну хорошо, сказал Кляйнцайт, давайте я выражусь по–другому: вот вы читаете книгу, и в книге говорится про человека, который одиноко сидит в своей комнате. Так?
Аудитория кивнула.
Так, сказал Кляйнцайт. Но на самом деле он вовсе не одинок. Есть писатель, который об этом рассказывает, есть вы, которые это читаете. Он не одинок в том смысле, в каком одинок я. Вы не одиноки, если есть хоть кто‑нибудь, кто это видит и хочет об этом рассказать. А я вот одинок.
Какие еще новости? — поинтересовалась аудитория.
Вечером, возможно, никаких, к утру небольшое прояснение, ответил прогноз погоды.
Давайте представим себе это так, сказал Кляйнцайт. Что называется, с азов: у меня есть бритва «жилетт–текматик». Ее лезвие — полоса сплошной стали, и после того, как я побреюсь раз пять, я переставляю его на следующий номер. Первый номер является и последним, и это существенно, не правда ли? А потом я бреюсь этим первым номером десять, пятнадцать раз подряд, прежде чем куплю новую упаковку. А почему, мне и невдомек. Задачка не по зубам, правда?
Никакой аудитории уже не было, пустые кресла зевали ему в лицо.
Кляйнцайт вышел из поезда, влился в поток людей, спешащих на работу. Под ногами, на полу, он заметил несмятый лист желтой бумаги формата А4. Поднял его. Лист чистый с обеих сторон. Он положил его в свой дипломат. Встал на эскалатор, загляделся на юбку девушки, которая стояла девятью ступеньками выше. Зад высшей утренней пробы, определил он про себя.
Кляйнцайт поднялся на лифте к себе в контору, сел за свой стол. Набрал номер доктора Налива и записался на прием. Вот так‑то лучше, одобрила больничная койка где‑то на другом конце города. Уж мы с Медсестрой обо всем позаботимся, и бутылочку оранжада ты у нас получишь, как и все.
Не буду сейчас об этом думать, решил Кляйнцайт. Он вытащил лист желтой бумаги из своего дипломата. Бумага толстая, плотная, шершавая, насыщенного желтого цвета. Ей нужен простой стол, подумал Кляйнцайт, беленые стены, голая комната. В романах всегда фигурируют простые столы. За ними сидят молодые люди и что‑то строчат на бумаге стандартного формата. Единственное их пальто висит на простом крючке, вделанном в беленую стену. Да полно, были ли те простые столы, те голые комнаты? Кляйнцайт засунул бумагу вместе с копиркой и вторым листом в свою пишущую машинку, на которую при этом осыпалось немного перхоти, и принялся за рекламу зубной пасты «Бзик».
Медсестра
Она проснулась, встала с постели, цветущая, как заря. Розовые пальцы, розовые ступни, розовые соски. Высокая, стройная, статная, словно Юнона. Приняла душ, почистила зубы. Белый бюстгальтер, колготки от «Маркс энд Спенсер». Ничего чересчур модного. Одела свой халат, колпачок, свои неизменные черные сестринские туфли.
Палата А4, пожалуйста, сказала она им, и туфли отнесли ее туда. Что за походка! Стены с обеих сторон расцветали при одном только взгляде на нее, коридоры улыбались ее отражением.
В своем кабинете Медсестра управилась со своими кабинетными делами, выкурила сигарету, отперла свой шкафчик, окинула взглядом свою империю. Пациенты кашляли и вздыхали, пожирая ее глазами поверх кислородных масок. Однажды ко мне придет мой принц, подумала Медсестра.
Она обошла их в сопровождении тележки с лекарствами, грациозно покачиваясь на своих высоких туфлях, распространяя облако милосердия и желания. «Ах!» — завздыхали они. «Ох!» — застонали они. Глубоко принялись они вдыхать свой кислород, тихонько мочась в бутылки, запрятанные под простынями. На какой же койке он окажется? — думала Медсестра.