Тот промолчал.
— Да, вы такие сильные! Неуязвимые! Благородные! Так взяли бы и остановили войну! — Соколов покраснел и почти кричал. — Где там! Или, может, вы сами войну и развязали?!
— Коля, успокойся… — Генрих закусил губу и нахмурился. — Ваша война — масштабный исторический процесс. Мы, горстка чужаков, не смогли бы ни начать ее, ни закончить.
— Верни меня назад.
— Не могу. Нельзя.
— Тогда ты хуже стервятника. Ты предатель! Ты забыл, как мы с тобой в окопах… Как Гармонист… Что ж, получается, все это зря? Даже его смерть насмарку?
— Хватит! — Голос Потоцкого прозвучал непривычно резко. — Ты устал, у тебя истерика. Сейчас ты немного поспишь, потом поешь, и мы вернемся к этому разговору.
В космическом корабле Генрих и Гений, кассиопеец и землянин, или, проще говоря, Потоцкий и Соколов, сидели за квадратным столом, удивительно похожем на обычный стол в каком-нибудь земном доме.
Соколов выскребал ложкой из миски остатки варева, удивительно похожего на армейскую гороховую кашу.
Потоцкий следил за ним черными глазами и был удивительно похож на боевого товарища. Свой, и точка?
Мысли Соколова прервала иллюзорная блондинка, в очередной раз возникшая в воздухе.
— Чай подавать? — мелодично осведомилась она.
— Да, черный, нам обоим, — ответил Генрих. — Завари прямо в кружках, по-военному.
— Есть вопрос, — заговорил наконец Соколов. — Как выходит, что я понимаю, о чем вы говорите?
— Мы говорим на твоем языке. Я выучил русский за несколько лет по радиозаписям, потом — на месте, в Литве. Корабельный искусственный разум понимает команды и говорит на шести ваших языках и еще ста сорока двух.
Стол медленно раздвинулся. Из середины поднялась небольшая платформа с двумя кружками из неизвестного Соколову материала. Он взял ближнюю кружку, обнял ладонями. Подул: горячо.
— А как я вообще сюда попал? Ничего не помню.
— Прямое попадание минометной мины. Гармониста ранило в голову. Я ничего не смог сделать. Тебе пробило легкие и еще несколько жизненно важных органов. Я вызвал с корабля… такой космический челнок, на котором мы обычно добираемся до планеты и обратно, чтобы не сажать весь корабль. Здесь у нас отличная хирургическая станция.
Соколов поднял голову, твердо посмотрел на Генриха.
— Что ж… Спасибо. И за чай тоже!
И выплеснул полную кружку ему в лицо.
Пока Генрих мотал головой, пытаясь стряхнуть налипшую заварку, Соколов кинулся бежать по белому коридору. Он сам не знал, куда: главное, подальше от предателя.
— Корабль! — скомандовал он на бегу. — Покажи дорогу к челноку.
Блондинка возникла рядом и выплыла вперед. Как быстро Соколов ни бежал, она обгоняла его на два корпуса.
Остановилась блондинка внезапно, так что Соколов с разбегу пролетел сквозь нее. Потом вернулся: в стене открылось круглое отверстие. Он нагнулся и пролез — видимо, сразу в челнок. Во всяком случае, попал он в комнатку с крошечным круглым иллюминатором и приборной доской, мигающей разноцветными лампочками.
Отступать было некуда.
— Корабль! У челнока есть такая же, как ты? Ну, девушка, чтобы разговаривать?
Блондинка молча указала на большую зеленую кнопку и выплыла из челнока.
Соколов вдавил кнопку в панель. Ничего не произошло. Чертыхнулся, нажал еще раз. Ни девушек, ни бабушек…
— Фио ар, — раздался серебристый голосок. — Ке уа, каро.
Соколов завертел головой. Вот откуда звук: между панелью и иллюминатором зависла крошечная фигурка, размером с пол-ладони. Поймав его взгляд, фигурка тронулась с места, подплыла к нему и остановилась перед лицом, сантиметрах в десяти.
— Говори по-русски! — приказал Соколов, хотя сам не верил, что из этого что-то выйдет.
Дюймовочка молча смотрела на него.
— Ладно, надеюсь, ты хотя бы меня понимаешь, — вздохнул Соколов. — Гони туда, откуда меня забрали. Поле, поняла? Окопы? Фронт?
Дюймовочка продолжала хлопать ресничками.
Из коридора через открытую дверь донесся знакомый голос.
— Коля! Подожди! Мы не договорили!
Соколов ткнул пальцем в первую попавшуюся кнопку. Дверь с легким шипением закрылась, в кабине на пару секунд потемнело. А потом его с силой вдавило в кресло. Снова потемнело — на этот раз надолго.
Луг в желтых кляксах одуванчиков. Маленький Коля вырывается из маминых рук, бежит, спотыкаясь, по траве. Падает, валится носом в пахучую зелень. Саднит разбитая коленка, из носа капает кровь — но Коля не плачет, чтобы мама не ругала.