— А что касается Украины, — тяжело посмотрел он на нас сквозь очки, — то сами на себе испытали, чего вам рассказывать.
Под конец, не удержавшись, признался, что его национал-большевистская партия, молодые нацболы в ближайшее время начнут проводить по всей исторической российской территории целую серию патриотических акций.
И на этот митинг ему пришлось пробираться к нам в Севастополь инкогнито и на квартире моего брата останавливаться негласно, тайком. А уж после его митинговых громогласных заявлений, призывов, угроз и вовсе… Киев моментально и его объявил «персоной нон грата», как перед тем Жириновского. Но известный на весь мир «сын юриста» как депутат обладал неприкосновенностью, а Лимонов такой защиты, увы, не имел. И глубокой ночью в гостиничном номере — моём симферопольском депутатском жилье, куда после митинга мы приехали из Севастополя, кем-то выслеженный и заложенный, Лимонов был схвачен милицией, оштрафован и выдворен из «незалежной и самостийной». Поэтому, не участвуя сам, он осенью 1998-го прислал в Севастополь для совершения дерзкой политико-патриотической акции своих пятнадцать бойцов. Приковав себя наручниками к одной из самых высоких в городе башен — Матросского клуба, они сделали то, что должны были сделать, но не сделали мы — севастопольцы, моряки-черноморцы: с высоты по мегафону призвали город и гарнизон к изгнанию оуно-бандеро-руховских оккупантов и раскидали листовки. И на год угодили в украинскую чужую тюрьму. И всю опеку над ними взяли на себя русские патриоты российского народного вече Севастополя.
Но это значительно позже, спустя годы. А в описываемую пору противостояние оппозиционных сил ельцинскому режиму с каждым днём нарастало, особенно после президентского указа номер 1400 о роспуске парламента. К Белому дому со всей страны, отовсюду стекались борцы “за народную власть“, патриоты единой и неделимой России — волонтёры всех возрастов и мастей, отставные военные — в погонах, при орденах, кое-кто даже с личным оружием.
Мы, несколько севастопольцев, продолжая напряжённо работать в депутатской комиссии Евгения Пудовкина, вместе со всеми, кто был в Белом доме, тоже готовились не только отразить штурм ельцинистов, но и затем, как виделось нам, перевести его во всеобщее восстание москвичей. Однако накануне решающих событий Евгений Константинович, похоже, узнал что-то такое, чего еще не ведали мы. И, собрав депутатов комиссии, а с ними и нас, севастопольцев, не теряя времени на объяснения, приказал: срочно, скрытно всю наработанную нами почти за два года севастопольско-крымскую документацию тщательно упаковать и по частям вынести за пределы Белого дома, погрузить в машины и развезти. Водители знают, куда.
К вечеру со всем этим было покончено.
— Теперь, Александр Георгиевич, особое поручение вам: доставить это в Севастополь, домой, — и Пудовкин ткнул ногой стоявший в углу кабинета довольно солидный, с ручкой, в ремнях, как чемодан, картонный пакет,
— Когда?
— Да прямо сейчас, скорым, прямым.
— А собраться?
— А чего собираться, вам-то?.. Сами уверяли меня: омнеа мэа мекум порта (все мое ношу с собой)… Вот вам купейный, деньги, — протянул он конверт. — Остаётся ещё только на посошок. — Налил коньячку. — Ну, семь футов под килем. — Опрокинули, закусили маслинами. — И ни слова, что там внутри, никому! Потом сам лично приеду за ним. Давно в Севастополе не бывал. А ведь и там, по Чёрному, сколько походить довелось. — Сжал по-моряцки, «крабом» мне руку. — На вокзал «жигуль» отвезёт. Он уже ждёт. Тот же, зелёный, на котором мотались с утра.
«Жигуль» ждал меня не у проходной, а метрах в двухстах — у только что установленных металлических турникетов, с дополнительной новой охраной. И пришлось бесценный, до предела набитый документами чемодан нести на себе.
— Что везём, куда едем? — встретил меня длинный, как жердь, но, видать, жилистый, крепкий морпех.
Ей-ей знал Пудовкин, знал, чёрт побери, кому особое поручение это доверить. И секунды не потребовалось мне, чтобы почувствовать, с какого конца начать, что отвечать. Само с языка сорвалось, так и слетело…
— Еду куда? — на этом, а не на том, что везу, сосредоточил я всё внимание морпеха. — Скажу — позавидуешь, самому захочется. В Севастополь еду, в город-герой Севастополь!