— У вас есть ещё встречи позже? — проворковала она баском.
— Есть.
— И когда вы освободитесь?
— Часов в пять утра.
— Отлично…
— Простите, вы мне очень симпатичны, но клятва Асклепия не позволит.
— Ясно. Жаль. Я хотела позвать вас в Юрский парк. Вы видали, как терзает тираннозавр? Как спариваются диплодоки? Я бы хотела бы быть ихтиозаврихой — гибкой, стремительной.
— Этого наука пока предложить не в состоянии. При вызове вы что-то говорили об ажитированной депрессии, но у вас её никогда не регистрировали, и я сейчас, если честно, не наблюдаю признаков.
— Да. Её срок истёк. Она не помогла. Нет ли средств, м-м… Я хотела бы сменить…
— Это в гендерную поддержку. Я всего лишь психотерапевт.
— Нет. Не пол. Психическую ориентацию.
— И какую бы вы хотели?
— Умеренную такую шизофрению. С осязательными галлюцинациями.
— Будете рассказывать потом мне, как вас совращают инопланетяне.
— Непременно.
— Что ж… Только вы же понимаете, это услуга платная, а работать с такой ориентацией вы не сможете?
— Вы нормалист? Ещё как смогу!
Глянул в её профиль, доктор убедился: да, уровень на счету высокий. Работа — арома-дизайнер. Пожалуй, сдюжит.
— Хорошо. Гормон поступит вам через сутки, завтра в три тридцать. Встречи с психиатром — еженедельно.
— До встречи, душка. Когда стану ихтиозаврихой, укушу тебя из унитаза.
Пожалуй, права Пруденция: странные просьбы участились в последнее время. Очередной кризис, что поделаешь. Ещё в докторантуре Пий спорил со своими коллегами, фармакологами, о далёких перспективах человеческого существования. Когда наступит пресыщение? Через тысячу лет? Через миллион? Пий настаивал, что при рациональном управлении памятью, субъективная биография всегда будет поддерживаться в размере века плюс-минус десяток лет, века, размазываемого и растягиваемого по сколь угодно великим в физическим смысле временам. Человек, таким образом, сохраняет некие границы, но не доходит до конца. Коллеги же тогда повально увлекались разглагольствованиями профессора Йатаба о том, что утрата способности к забвению и смерти превратило общество в вяло булькающий ад, и что задача биохимии состоит в возвращении неотъемлемых свойств всего живого самому странному из живых существ. Споры кончились, когда Йатаб публично признал результаты своих экспериментов артефактами и напрочь исчез из научного мира. Да, управление памятью — вотчина психотерапевтов, а не лекарственников. Стоит ли рассказать об этом Пруденции?
— Извини, я не побеспокоил? У тебя руки в крови.
— Уже собиралась мыть. Закончила.
— Хм. Тогда у меня предложение. Как ты насчёт совместных выходных. Скажем, в Антарктике?
— Пахнет недурно, — потянув носом, признала Пруденция.
В ледовом отеле «Ориент» сверхзвуковой лифт ходил до глубинного озера Vostok на глубину четыре километра. Прогулочные галереи пересекали непроглядную тьму. Туристы наслаждались экзотической чистотой воздуха и историческими достопримечательностями: древним криокладбищем, первой шахтой, старинными лабораториями. Если и есть у Земли пуп, то он здесь, укромный и чистый.
— Где-то здесь и мозги моих предков хранятся, — в задумчивости проговорил Пий. — Тогда верили, что будешь лежать до самого открытия бессмертия, и потомки тебя вернут к жизни. И что же? Бессмертие — вот оно. А как оживить давно умерших, до сих пор непонятно.
— Грустно, — согласилась Пруденция.
Ей очень шёл серебристый полушубочек из мехового мха, и если бы она сейчас ещё и цвела, была бы вообще неотразима.
— И ирония судьбы какова! — продолжил Пий, гурмански потягивая арктический воздух. — Ведь именно здесь, в миллионолетней глубине нашлись древнейшие, бессмертные микроорганизмы, исследование которых помогло понять, как исключить смерть из нашего генома. Умершие лежат бок о бок с вечностью.
— Как чувствовали!
Неожиданный вызов правнучки едва не заставил Пия выпустить руку женщины.
— Привет, малышка! У тебя, наверняка, должно быть что-то срочное, раз ты побеспокоила меня на самом подходе к признанию в любви?
— Поздравляю, гранд-гранд. Ничего. Как обычно. Почему вы, старичьё, всё в каких-то романах, интрижках, а нашему поколению приходится… так?