Владислав не спеша одевается — душно обоим. Оранжевый вечер глядится в окно, завтра будет непогода. Но сегодня солнце смотрит сквозь поредевшие облака.
— Зоя. Жизнь. Ты пока в паломничество не пускайся. Я вернусь. Беспременно.
На следующий день Зоя послушно ждёт. Бродит по саду, обламывает сухие ветки с плодовых и бесплодных деревьев, смотрит в печной огонь, пытаясь расшифровать его арабески. Есть неохота, хотя в мешке найдутся припасы на первое время. А вот кофе легко идёт: славно, что хотя бы эта отрава имеется.
Волек пришел нежданно-негаданно, хоть и глаза проглядела.
— Вот, подарок тебе. Рядом с ключом и крестом повесь.
Овальный слиточек из перевитых прядок разного цвета: желтых, красных, рыжих. Будто расплавились, но не перемешались. И ушко на нем.
— Амулет. Сегодня слепил.
Это вульгарное словцо режет слух — но в нём имеется какой-то иной смысл, пугающе буквальный.
Но Зоя не успевает додумать эту мысль — минуту спустя любовное безумие накрывает обоих снова.
И сливает день с ночью.
Утром снова уходит: жди. Разжигай своё пламя втуне.
Зоя смотрится в зеркало, упрятанное в недра славянского шкафа: наверное, когда-то узкое пространство между отделений служило сервантом. Она сильно похудела в эти считанные дни — но и похорошела. Тускло-зеленые глаза обведены черным и блестят, губы напухли, прямые волосы чуть завились на концах.
Когда она выбирается за ограду — та, впрочем, капитулировала наподобие самой Зои и теперь лежит на вялой траве — за поворотом ждёт прекрасная неожиданность. К бывшему продуктовому магазинчику подъехала крестьянская лошадка с возком, на котором, белым по зеленому, неумело выписано слово «Хлеб». И что самое замечательное — так и есть взаправду. Некий сельский житель решил подкормить остатки дачного населения самодельным продуктом. Хилая очередь из трех-четырех человек стоит терпеливо, Добавочное удовольствие — вдыхать упоительный дух свежей выпечки, торговаться напоказ, выбирать из нехитрого изобилия: взять калач, халу или франзольку? А, может быть, сладкую булку, сдобренную хрустящим, с косточкой, изюмом?
Зоя оставляет здесь свои сережки — кольцо стоило бы поберечь до следующего раза — и с гордостью несет в руках добычу: слоёное, обсыпанное сахаром сердце величиной в обе ее ладони.
Сердца хватает на два дня. Волек только для виду отщипнул кусочек, да и ей не больно охота.
На следующее утро возок снова приезжает, но очередь как-то странно косится на Зою — вернее, на дарёное Владиславом яйцо.
Той последней ночью, после любви, ей снится сон.
Будто лежит она посреди зеленой лужайки, и высокая трава, смеясь, гладит и щекочет обнаженное тело. Колышется…
И тут Зоя понимает, что это огромный змей, и она лежит в его извивах, точно в колыбели. Голова змея увенчана короной, чешуйчатый хвост охлестывает бедра женщины, длинный тонкий язык разнимает стиснутые колени, проникает в лоно, как струйка огня. Дрожит, трепещет — и встречает встречную волну содроганий.
От ужаса или счастья она кричит?
Наполовину проснувшись, женщина видит, что змей никуда не ушёл. Только он алый, золотой, черный… Смрадный.
— Просыпайся, дурёха. Угоришь ведь. Испечёшься заживо, — голос Владислава доносится непонятно откуда. — Слишком я увлёкся.
— Печь, — еле доходит до Зои, когда ее уже уносит — неужто через рухнувшую крышу? — Сажа в трубе загорелась.
— Или поселковые доброхоты ведьминское гнездо подожгли. Тоже вариант.
Наверное, она всё-таки погибла, потому что летит внутри жаркого алого смерча, а внизу — блики и мерцание, которые ширятся… ширятся кругами.
— Дыши против лёта, а то горло воздухом забьёт, хуже того задохнёшься, — говорят ей.
Она видит огромную плоскую голову, увенчанную рогатой короной, чешуи, в которых, как в раскалённых угольях, переливается рыжевато-синее пламя, и, наконец, понимает.
— Ты дракон. Огненный Змей. Который летает к молодым вдовам, чтобы ввести в соблазн и убить.
Владислав — а это он, он! Оборотень клятый! — смеется:
— Умница, даром что современное воспитание с образованием имеешь. С пол-оборота угадала.
— Куда ты меня уносишь?
— Куда захочу. Подальше от вселенского пожара. Погляди вниз, любимая моя. Видишь? Смотри еще.
А там нет ничего: только чернота и яркие искры, что хищно перемигиваются, перелетают из одной тьмы в другую. Оттуда, где они есть — туда, где их еще не было.
— Ты всё попалил. Всё, что мне осталось на земле.
— Как это «всё» было ничтожно! Горсть праха и гнили.
Зоя изо всех сил бьёт кулаком по колючему панцирю.