— Я там родилась, скотина.
— И хотела там же умереть, наверное? У тебя это прямо на языке вертелось все дни. Погоди, вот разомкну кольцо, упадешь вниз — будет тебе смерть.
Пока они спорят, пепелище кончается и вдруг перестаёт быть.
Внизу — одетая утренним светом густо-зеленая кипень, бреющий полет Змея колышет ее, опрокидывает наизнанку кроны. Лес. Бор. Пуща. Тайга. Парма. Зоя вспоминает все имена сразу.
Корабельные сосны, прямые и мощные стволы. Редкие кедры и ели. Курчавая шевелюра светлых берез, кленов и лип.
— Что это?
— Мой дом, — говорит летучий зверь и начинает кругами заходить на посадку. Ложится брюхом на плиты и размыкает объятие.
И ничего такого особенного. На противоположном краю поляны стоял обыкновенный «новодеревенский» коттедж, какие строили тысячами, а потом бросали тысячами, рассчитанный на столетия, но пришедший в негодность сразу же, как отключили свет, воду и канализацию.
Хотя этот ловко срубленный из лиственницы (такое Зоя выучилась понимать на одной из прежних работ), плотно сложенный «в чашку» бревенчатый дом выглядел живым.
Внутри него тоже была жизнь.
Люди в странных тускло-желтых туниках, с неподвижно красивыми лицами вышли из него и выстроились шеренгой, кланяясь прибывшим.
Змей тем временем совершил нечто уж вообще неописуемое: поднялся с земли спиной к людям и закрутил себя в заднее сальто — наружу блескучим золотым брюхом. И снова перекинулся в человека.
— На меня смотришь? Нет, ты туда смотри. Они ждут, когда ты на их «здравствуйте» ответишь. Не очень-то старайся. Это бронзовые роботы.
— Не поняла.
— Андроиды. Как у моего дальнего родича Гефеста. Только у него было — две девушки для услуг и еще Талос для защиты окрестностей, а у меня целых девять. Четыре юницы и пять мужей. Те еще были хлопоты. Их ведь нельзя делать из самородной руды — только из того, что было приближено к настоящему человеку.
— Вот зачем ты вторсырье собирал.
Прозаичность беседы почти успокаивает Зою, лишь некая тошнотная муть скопилась где-то под ложечкой и давит.
— Ага, вот за этим, — Владислав протягивает вперед руку и слегка сжимает в кулак. Будто мнёт и лепит.
Он и в самом деле вылепил этих тварей. Размягчил металлы своими раскаленными лапами, соединил в какой ему вздумалось форме и вдунул в них парадоксальную жизнь, понимает Зоя. Как и… в амулет.
Рука тянется к замусоленному шнурку, пытается сорвать.
— Не смей. Это не твоё. Лес вокруг твой, особняк твой, рабы твои, но оберег — для моего сына.
— Какого? Господи…
— Того, кого ты мне родишь. Здесь, в этом доме, под строгим присмотром. Нет, ты думаешь, я тебя из беды выручал? Я своё нынешнее семя спасал в тебе. Это ему одному защита и различение. Хочешь, чтобы я дитя потом нашёл и принял — наденешь амулет ему на шейку. Поняла? А теперь прощай — и помни хорошенько. Приду — спрошу.
Снова круговорот, колючий вихрь искр и пыли. Гром и мимолетная зарница с той стороны полуночных облаков.
Андроиды, не дожидаясь ответа от своей новой владелицы, окружают ее, никак не могущую оторваться глазами от неба, берут под руки и почтительно уводят в палаты — отдыхать.
«Ведь он сам и поджёг, — говорит себе Зоя перед тем, как окончательно погрузиться в видения. В эти минуты мысли особенно похожи на кристалл, ибо не замутнены телесными ощущениями. — Распалился страстью, как говорили в старину. Может быть, он и куркуля в посёлок заманил — посулил выгоду ему, получил сам. Не золото… это мог бы и без такой выдумки со всех жителей получить. Выхватил, что хотел, и сделал, что задумал».
«Он» — других названий для зверя у нее нет и не будет.
«Но ребенок. У меня будет ребенок! Не человек, а…»
Этого Зоя уже не успевает домыслить: постель непривычно мягка и ластится к чисто вымытому телу, к сытой утробе, и так же ласково и вкрадчиво льнёт сон к обожженным глазам, к отравленному разуму.
А утро — совсем обычное утро, как до Пандемии Равнодушия. Когда чудовищно гипертрофированный вирус черной меланхолии погрузил всё человечество в состояние вялого дистресса и самоубийственной тоски по тому, чего никогда не было и быть не могло.
Большая чашка кофе вместе со сливочником, рогаликами и крупно порезанным грейпфрутом резво подкатывает к постели на каком-то забавном треножнике с шаровидными опорами понизу.
Девушки, певуче приговаривая, выкладывают на одеяло халат и башмачки и уходят. Где тут комната для омовений (грубое «санузел» никак не стыкуется с бассейном три на два и жутко навороченным биде), Зоя уже поняла с одного раза. Вообще-то у Зоиного шефа было покруче. И вышколенная прислуга, само собой. И столовая не на два лица, а на десяток очень важных персон. А если библиотеки — со свитками и томами поперек себя шире — у шефа и в заводе не было, так ведь зато в усадьбе ни компьютера, ни спутникового ти-ви. Уже проверено.