- Доброе утро, - сказала я. Глядя на этих двоих, волей-неволей начинаешь улыбаться.
- Разрешите поухаживать, – Ваня проворно перехватил у меня пальто и сумочку.
- Разрешаю, - я потянулась было к стопке карточек, которые приготовила для нас Игоревна, совсем тоненькой стопке, но Алексей меня опередил.
- Давайте помогу.
Наш с тимуровцами обычный ритуал: на Иване пальто, на Леше – бумаги, мои руки свободны. И подхалимажа во всем этом ни на грамм, они не только со мной такие. Энтузиазма – вагонами грузить, всё им интересно, везде помочь хочется. Будто не с меда к нам пришли, а из другого мира прилетели. Не была бы знакома лично – не поверила бы, что такие еще остались. Полное отсутствие в новичках цинизма умиляло даже Крамолову.
Интерны, конечно, не мои. И уже не Воропаевские – формально. Во всех официальных документов владычицей морской значилась Наталья Николаевна, но...
Жаловался когда-то Артемий, что Полянская слишком добросовестна. Наряду со своими обязанностями исполняет кучу чужих, и все менее добросовестные личности этим нагло пользуются. Случилась у нас не так давно неприятная история с препаратом третьего списка, а точнее, с рецептом на этот препарат. Вышло так, что Полянскую сделали крайней: или выписывай лошадиную дозу больному, со слов матери, мальчику, или эта самая мать, уже позвонившая куда только можно, пойдет штурмовать наркоконтроль. Скандалы, слезы, угрозы плюс сожитель-наркоман у мамы в анамнезе.
Воропаев преемницу выручил, что делать и куда бежать подсказал. Его девиз: «умение культурно спихнуть проблему на ближнего своего – целое искусство, и не всякий смертный достоин его постичь». Наталья Николаевна искусство постигла и своих первых интернов без зазрения совести спихнула. На Воропаева. Воропаеву же спихивать было некуда, пришлось взять. Ну, а я помогала за компанию, чем могла. Например, теперь, пока муж под строгим Печоринским надзором сидит с удочкой, присматриваю за будущим терапии от его имени.
Помимо трех мушкетеров начальство осчастливило нас тремя прекрасными дамами: Викторией, Дарьей и Анастасией. Причем, осчастливило в хорошем смысле слова. Для врачей-теоретиков девочки очень старательные, опытные и грамотные. Не без своих тараканов, разумеется, но вменяемые. Грех жаловаться.
- Здрасьте, Вера Сергеевна, - прощебетала Вика, заканчивая подводить глаза и водружая на нос очки. Когда Вика впервые пришла на работу без них, ее не узнали.
- Здрасьте, - сказала Настя. Чем-то похожая на Ульяну, с толстой косой, челочкой как у пони и широко распахнутыми шоколадными глазами, она принимала всё близко к сердцу, начинала путаться, заикаться и переживала еще больше. Настю всегда нужно терпеливо выслушать. Знает ведь то, о чем говорит, но волнуется очень.
- Здравствуйте, Вера Сергеевна, - Даша подняла глаза от книги. Высокая, почти с Ваню ростом, узкоплечая и очень строгая. Даша старше меня на год, замужем, воспитывает дочь. Иногда мне самой хочется назвать ее по имени-отчеству.
- Доброе утро. А где Валентин?
- Так он работать ушел, - сдала товарища Виктория. Правая половина лица у нее менее подвижна, чем левая. Про «страшную родовую травму», из-за которой симпатичная Вика вынуждена фотографироваться вполоборота, знает уже всё отделение.
- Как это?!
- Да вот так. Свистнул у Игоревны историю болезни и ушел в самоволку.
Я раздраженно выдохнула через нос. Ну, на-аглый! Дарование, блин, юное. Ладно, меня он как руководителя не воспринимает – понять можно, но Зражевский даже на Воропаева вякать ухитряется! Этот типчик всерьез считает себя самым умным и не стесняется нам об этом напоминать. Славка, непризнанный гений, и тот вел себя скромнее.
- Разберемся, - пообещала я вслух и взялась за раздачу дел на сегодня.
***
Первая половина дня прошла под знаком относительной стабильности. Больные болели. Интерны трудились, как пчелки, только не жужжали. Я отловила диссидента и устроила ему репрессию в виде головомойки. Получилось так себе, на троечку. Ну не умею я «разносить»! Интерны это видели (надо ли объяснять разницу между матерым педагогом, который на своем деле ползоопарка съел, и студентом-практикантом, которого кинули на амбразуру?) и из солидарности жили дружно. Все, кроме одного.
Типаж Зражевского я знала хорошо. «Доктор, спасибо, что вылечили меня от мании величия! Хотите, я вам за это Великобританию подарю?» называется. Был у меня один такой однокурсник. Умный, зараза, очень умный, но самовлюбленный, самоуверенный, самодостаточный в худшем смысле – одно сплошное «само».
- Валентин Валерьевич, поверьте, я не рвалась учить вас уму-разуму, но, раз уж так сложилось, потерпите меня еще денек, сделайте милость, - мой голос сочился ядом, но этот деятель на полном серьезе кивнул. Снисходительно так.
- Ладно, Вера Сергеевна. Я могу идти?
- Нет, вы можете задержаться...
Развить пришедшую мысль не успела: из-за поворота выплыла Мария Васильевна, идеально накрашенная, подтянутая и готовая к расправам.
- Привет мышкам-норушкам, лягушкам-лохушкам, - это мне. – Три наряда вне очереди, лично приду, проверю, - а вот это уже Зражевскому. – Думаешь, получил свою бумажку, и пошла коса траву косить? Тут тебе не студенческий городок, прибьешь кого-нибудь – отвечать нам. Как положено, по статье. Привык подушкам системы ставить, а люди, представь, немножко живые. Случайно не то вколол, не туда написал, не тому доложил, и прости-прощай, дядя Петя – здравствуй, изделие номер семь, гроб сосновый обыкновенный. Еще раз услышу, что в самодеятельность записался – свяжусь с твоей альмой, которая матер, и лети, голубь, на все четыре стороны. В личном деле нагажу – внуков твоих на километр к резиновым *опам не подпустят. И плевать мне, что ты отличник рекомендованный. Нет ничего хуже знаний в дырявых руках. Это махровые двоечники косят быстро и без мучений, а безответственные недисциплинированные отличники – долго и с фантазией. Всё, кыш отсюда. Дармоеды, - фыркнула она вслед обиженному дарованию. – Полянской выговор, Воропаеву – по башке, заштопать и еще раз по тому же месту. Он этими мурзилками вообще занимается? Что-то не чувствуется на них печати здоровой ненависти, только нездоровая наглость. И страх! Где страх перед начальством, я тебя спрашиваю?
- Страх ведет к ошибкам, - тихо сказала я. – Признавать чей-то авторитет вовсе не значит бояться этого человека.
- Как говорил Наполеон, есть два рычага, которые двигают людей: страх и личный интерес, - не согласилась Крамолова. – А ты будто не с Воропаевым живешь, и не плясала под его дудку столько времени. Если тебя вдруг осенит пойти на повышение... это, конечно, маловероятно, но чем черти не хохмят... Так вот, если тебя вдруг осенит, запомни, детка: не с нашей идеологией играть в демократию. Как только начальник начнет по-человечески относиться к подчиненным, ему кранты – тут же подсидят и уволят. Любой начальник – это хам, грубиян и аутсайдер. По-другому у нас не было и не будет... Пойдем-ка чайку попьем, - без перехода предложила она. – У меня совершенно случайно завалялась свежая «Прага». Не боись, содержание в ней отравляющих веществ не превышает нормы. Я на Софье проверила.
Объективных причин убивать меня у главврача вроде бы не имелось, поэтому уже через пять минут она резала на «кубики» огромный шоколадный торт, а я, чтобы зря не беспокоить Сонечку, купала в кипятке чайные пакетики.
- Не помню, когда в последний раз вот так чаи гоняла, - призналась Крамолова. – Как сяду, так кому-нибудь обязательно приспичит пообщаться. По мнению народа, две минуты личной жизни для меня – это норма. Ни пожрать по-человечески, ни, миль пардон, с природой уединиться. Зато домой прихожу, и полхолодильника – как корова языком. Ни была бы ведьмой, давно бы стала старой толстой язвенницей. Злые вы, уйду я от вас. Правильно всё-таки Воропаев планку грохнул, хоть вместе с ней и грохнулась дисциплина в вашем терапевтическом гадюшнике. Отсутствие самодурства в лечебных дозах не идет ему на пользу, а у Полянской самодурь не в том направлении развивается.