Букет Тамаре вручил ее зам Елизаров. Как он выразился, в знак дружбы и любви. Народной. Поймал на выходе из офиса и буквально впихнул цветы ей в руки, после чего испарился, как джинн. Проглотив удивление, она метнулась обратно к стеклянным дверям, но быстро опомнилась: на служебной парковке ждет машина, оттуда и она, и офис как на ладони. Так что не народная любовь это вовсе, а одна большая грандиозная подстава.
О патологической ревности Тамариного мужа знали все: и Елизаров, и контора, и уж тем более водитель. Вот и сейчас Костя нет-нет, да поглядывает на розы, точно напоминает: не отвертишься, Тома, ждет тебя допрос с пристрастием.
Водителю Тамара не доверяла, хоть и знала того не первый год. Она вообще никому не доверяла, кроме себя. От букета нужно было срочно избавиться.
- На перекрестке тормозни, - приказала она. Впереди как раз замаячила неоновая вывеска.
- Тамара Владимировна...
- Господи, Костя! – взорвалась та. – Еды на вечер куплю и веник сбагрю. Разве не ясно?!
Водитель недовольно засопел, но всё же включил правый «поворотник» и втиснулся на свободное парковочное место перед супермаркетом.
Иллюзий, что ей позволят закупиться самостоятельно, Тома не питала. Ее муж, Михаил Лазутин – не последний человек в городе, а разборки на почве последних поставок еще не закончились. Мише угрожали, в Мишу стреляли, Мишу подставляли и шантажировали – она всё это понимала и помнила. Казалось бы, где они, лихие девяностые? Ан нет, жива еще такая профессия, жена авторитета.
Костя неотступно следовал за Тамарой чуть ли не с первого дня ее замужества. Женщина привыкла к нему, как привыкают к нелюбимому, но жутко необходимому дивану или неудобному, но по статусу положенному предмету роскоши. Водитель, охранник, надсмотрщик, нянька Арина Родионовна – и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он топтался под дверью дамской комнаты и примерочной кабинки, пугая продавцов выглядывающим из-за пиджака «Макаровым». Относительно свободна она была только в собственном доме и, пожалуй, на работе, но никак не в набитом людьми супермаркете.
Букет нашел пристанище в урне. Тома с остервенением ломала стебли, комкала шуршащую обертку и давила в ладонях нежные бутоны, прежде чем утрамбовать их в металлическом ящике. Лицо ее в неоновом свете казалось безумным. Умирающие розы пахли цветочным магазином, а любопытные прохожие бросали заинтересованные взгляды на явно сумасшедшую, но очень красивую и хорошо одетую женщину. Насладиться чужим безумием в полной мере мешал только дуболом за ее спиной.
- Зря вы так, Тамара Владимировна, - сказал Костя, когда они вернулись в машину, предварительно забив багажник продуктами. Сказал безо всякого выражения – просто констатировал факт.
- Тебя забыла спросить, - отрубила Лазутина. – Хоть раз залезь в мою шкуру и будешь возникать. Что, в падлу? Вот и не возникай... Он же всё равно узнает, верно? – спросила она, раздраженно тряхнув шапкой русых волос. – Не от тебя, так от этих... А они стучат, да... Как же достало всё, господи-и! Ненавижу! Уроды!
Миша узнал. Щелчок входной двери застал Тамару за готовкой (домработница Лазутиных вот уже неделю валялась с гриппом). Она едва успела убрать в шкаф бутылку с подсолнечным маслом, как сильный удар сбил ее с ног. Сгруппировалась, защищая голову – не впервой. Пока он бил ее, со всей сноровкой и избирательностью бывшего опера, она отползала как можно дальше от плиты и раскаленной сковородки. Не издавала ни звука. Ни в коем случае не кричать, не просить, не оправдываться! Она виновата. Раскаивается. Он знает это, поэтому лупит вполсилы и не трогает лицо.
Костя поступил благородно: рассказал сам, как есть. Позвони Мише кто-нибудь вроде Елизарова, она бы неделю не смогла встать с постели. Миша верит всем, кроме нее, но Косте – особенно. В такие минуты она благодарна водителю какой-то больной, извращенной благодарностью.
После припадка ярости муж, как обычно, пришел в себя и даже согласился выслушать, но Тамара лишь виновато улыбнулась дрожащими губами и вернулась к плите. Миша ведь наверняка не успел пообедать.
- На твой день рожденья летим в Прагу, - поставил в известность Лазутин. – Ужин в кабинет принесешь. Устал, как черт.
Тамара слушала гнусавый голос мужа и кивала, стараясь не морщиться от боли в мятых ребрах. Она сильная, и не такое терпела, просто устала не меньше. Одно хорошо: супружеский долг отложен на неопределенное время. По крайней мере, сегодня ночью можно спать спокойно.
***
Тамара Владимировна Лазутина, в девичестве Пермякова, а в очень узких кругах – Амира, не была ни мазохисткой, ни умалишенной, ни жертвой стокгольмского синдрома. Ей нечем было похвастать, кроме правильной фигуры, смазливого личика, чувства ритма и природной смётки. Этот коктейль однажды привел ее на порог стриптиз-клуба да там и оставил. История, лишенная какой бы то ни было романтики, драмы и оригинальности. Просто работа простой девчонки, которой не хватило желания учиться дальше, но хватило гордости, чтобы торговать телом лишь в определенных пределах. Ей даже нравилось заводить публику, она была молода, востребована и еще не успела «перегореть». Та Тамара-Амира не копалась в себе – не умела, пускай и видела со стороны червоточины своей тогдашней жизни. В конце концов, стрип-клуб – не райский сад, и гуляют там отнюдь не белые овечки с мягкой шерсткой. За годы «прогулок» по этому «саду» она обнаружила в себе еще одну особенность... умение... Да, скорее, умение. Умение привыкать. А улыбаться искренне, что бы ни творилось на тот момент в ее душе, жизнь научила.
Такая Амира и угодила в «обезьянник» вместе с парочкой других танцовщиц, чтобы вскоре стать законной супругой Михаила Алексеевича Лазутина, тогда еще старшего лейтенанта милиции. Влюбилась, как дурочка, оставила танцы, и понеслась жизнь, завертелась, закрутилась быстрее, чем опытная стриптизерша на пилоне. Пока Миша терпел превратности карьеры и зубами выгрызал место под солнцем, Амира, которая вновь стала Тамарой, преданно смотрела ему в рот и терпеливо сносила невнимание к своей персоне.
Авторитет Миша выгрыз. Какой ценой – история умалчивает. Лазутина проснулась богатой и любимой, а ревность... где ее нет? Подумаешь, прикрикнул разок. Спрашивает, куда ходила? Так волнуется! Охранника на хвост посадил? Так время посмотрите какое, сплошной криминал! Человек заботится, переживает.
Всех иллюзий лишиться нельзя, оставались иллюзии и у Тамары. Вот уже и влюбленность прошла, и синяки сводить не успеваешь, и почки шалят, и Дездемоне по-черному завидуешь (отмучилась баба, и всё!), но любишь ведь дурака...
О том, что Лазутин серьезно болен психически, Тома узнала случайно. Узнала, да толку? Лечиться муж не хотел и другим не давал, к тому времени его одинаково боялись и свои, и чужие. Не успевала Тамара залечить синяки, как по малейшему поводу ей наставляли новых. Беспокоясь за свою жизнь, хотела развестись от греха подальше, но Миша, только почуяв намек на развод, ткнул супругу носом в печальную истину: она никто, без роду, без племени и денег. Никем кроме него, Михаила, не любимая, никому ненужная. А если вдруг всё-таки нужная, то у него такой компромат имеется, что ее мигом разлюбят и пинка для ускорения дадут. Кому по вкусу порченная со всех боков женщина? Ясное дело, кому. Так что не говори ерунды, Тамарочка. Терпи, солнышко, терпи.
Стоило ей смириться, как жизнь снова пошла в гору. Костя окончательно превратился в аксессуар, Лазутин получал ежедневные, ласкающие слух своей развернутостью отчеты о том, как проводит время его супруга. А Тамара всерьез чувствовала себя геймером. Каждый новый день – старая миссия: избежать всех ловушек, не потратив ни крохи драгоценного здоровья.
Утешением мог бы стать ребенок, но Миша детей не хотел.
- Мы с тобой слишком молоды, - убеждал он Тому, - не успели пожить для себя. И потом, я не готов делить тебя с кем-то еще, пускай и с собственным сыном. Успеется.