Она соглашалась, хотя какая там молодость? Ему глубоко за сорок, ей – почти тридцать. С годами здоровее не становишься.
У Тамары не было подруг: ни одна из претенденток на эту роль не прошла «фэйс-контроля». Ее телефон прослушивался, перемещения отслеживались, о деловых встречах полагалось сообщать заранее. Временами она готова была убить Лазутина, лишь бы не видеть плешивого затылка и бегающих глазок, не слышать гнусавого голоса, ни чувствовать на своем теле холодных, вечно липких от пота рук.
«Плевать, чем всё закончится, но я сбегу, - решила Тамара. – Надо только выгадать время. Не убьет же он меня, в самом-то деле? А если так и дальше пойдет, я или свихнусь, или повешусь».
Случай скоро представился: у нее был назначен бизнес-ланч в ресторане. Пока Костя караулил в «Ленд Ровере», а потенциальные партнеры изучали меню, Тамара извинилась и вышла в дамскую комнату. Отправив телефон в турне по сточным водам, она ускользнула из ресторана через черный ход и поймала такси.
- Куда едем? – молодой таксист мигом оценил платежеспособность клиентки.
- В Нижний, в... – Тамара, не задумываясь, назвала адрес родного стриптиз-клуба. – Чем быстрее доедем, тем больше получишь.
Домчали ее в рекордные сроки. Бездумно глядя на мелькавший за стеклом пейзаж и дорожную разметку, которая смазывалась в одну грязно-белую линию, женщина гадала, спохватился ли Костя? Ищут ли ее с собаками? Сколько убытков понесет ее фирма? Она не ощущала радости – только сосущую пустоту где-то за грудиной. Долгожданная свобода не пьянила уже потому, что цена за нее обещала стать неподъемной.
Тамара легко отыскала знакомую вывеску. Охрана у входа встала в позу: дескать, время нерабочее, вечером приходи, и муж потом спасибо скажет.
- Сомова позовите, - при слове «муж» в горле внезапно пересохло, и Томе пришлось «гхыкнуть» несколько раз, прежде чем способность говорить вернулась.
Удивились, но позвали. Администратор Дима Сомов почти мгновенно узнал Амиру в этой холеной женщине, не пойми каким ветром занесенную под дверь стрип-клуба, цепко ухватил за запястье и поволок к себе в кабинет.
- Совсем хреново, да? – спросил он, поджигая ей очередную сигарету.
Тамара, совсем как в старые добрые времена, устроилась на сомовском столе, закинув ногу на ногу, и хлебала ром из кружки с отколотым краем. Рома у Димки было в достатке, а вот с посудой – вечный напряг.
- Да пошло оно всё, - просипела она. – Главное, здесь меня искать не будут. Не сразу, точно. А как найдут – шмальнут к чертовой матери. Ну и хрен со мной!
Пьяная Лазутина рассмеялась идиотским смехом, сломала о пепельницу недокуренную сигарету, грохнула кружкой по столешнице и потянулась к пуговицам шелковой блузы.
- Дим, - проворковала она с мелодичностью напильника, - а хочешь – трахни меня! Хочешь? Ты же всегда хотел, я знаю, а я такая ду-ура была...
Через три часа Тамара, как убитая, спала на широкой кровати в квартире двоюродного брата Сомова. Когда вышеупомянутый брат вернулся с работы, он грубо растолкал спящую красавицу и сунул ей в руки пакет. В пакете оказались кудрявый черный парик, какая-то косметика и свернутая неаккуратным узлом одежда.
- Значит, так, - процедил сомовский брат, начавший лысеть крепыш с белесым шрамом над левой бровью. – С Мишей Лазутиным я ссориться не хочу. Переночуешь здесь, а завтра – чтобы духу твоего здесь, поняла?
Тамара кивнула, сжимая слабыми от пережитого напряжения пальцами пакет.
- Наличка есть? – продолжил допрос крепыш.
- Тридцать рублей (имеется в виду тридцать тысяч рублей – прим. автора). Остальное на кредитках.
- Можешь засунуть их поглубже, свои кредитки. Завтра, в одиннадцать утра по Москве, по этому адресу, - он вытащил из кармана джинсов клочок бумаги, - тебя будет ждать наш человечек. С документами, билетом и чутком налички. Потом ловишь частника и чешешь по второму адресу, на дачу какой-то Димоновой шалавы. Ляжешь на дно, недельки на две, и лети, жар-птица. Билет примерно на то число будет. Запомнила?
- Да. С-спасибо, - прошептала женщина.
- Димону спасибо, помочь решил по старой памяти. Нравишься ты ему, видите ли. Тля-конопля! – забавно ругнулся сомовский брат. – Придурок чертов.
***
Я пробормотала набившее оскомину заклинание, подзывая тяжелый таз с грязным бельем. Таз оторвался от пола едва ли метр, накренился и вывалил содержимое на линолеум, плюхнувшись сверху. Догадываясь, что толку будет мало, всё равно повторила заклинание. Наудачу. Таз не шелохнулся. Я вздохнула и потянулась к куче на полу. Здравствуй, обычная жизнь! Давно не виделись. Проходи, располагайся. Будь как дома.
Расставаться с магией было не жалко. Не стану лукавить: обидно (столько выучила, столькому научилась, и всё напрасно?), но совсем капельку. Наигралась, и хватит. Дети важнее. Зато теперь понятно, почему меня так настойчиво тянуло свернуть горы.
Когда Артемий говорил, что рано или поздно мне придется распрощаться с чародейством, я и подумать не могла, что это «рано» наступит так скоро – и трех недель не прошло! Штирлицы великодушно оставили мне резерва на день-другой, но уже без почетного права преобразования пространства. Могу на ауры посмотреть, слабенький морок от реальности отличить и... собственно, всё. Остальное – детям. Всё лучшее, ага.
Вспомнив реакцию Воропаева на мои новости, не сумела сдержать улыбку. Распечатку на кровати я, честное пионерское, оставила не специально. Хотела убрать, но отвлеклась на приезд рыболовов, и как-то само вылетело из головы. Картина маслом: муж стоит посреди нашей спальни с зачитанным до дыр заключением. Глаза мечутся по строчкам, губы безмолвно шевелятся. Меня он не замечает. Кажется, он не замечает вообще ничего, кроме этих листов бумаги. На полу валяется чашка без ручки, и в тех местах, где они с ручкой только что были единым целым, она скалится белой керамикой. Пролитый кофе медленно впитывается в палас.
Я стою у двери, боясь пошевельнуться, как маскирующийся жук-палочник. Жду.
Выучив заключение наизусть, обескураженный Артемий кладет его обратно на покрывало, очень медленно. Потом резко разворачивается ко мне и, не сделав ни шагу, вдруг оказывается рядом. Знакомый, пронизывающий до печёнок взгляд. За пару коротких секунд радужка успевает сменить свой цвет раз десять. Мою ауру зондируют, наверное, до самого дна, а меня вдруг посещает идиотская мысль: на УЗИ можно было не ходить, хватило бы надписи на лбу красным маркером.
- Что ж, это многое объясняет, - ставит диагноз Воропаев и опускается на кровать.
Спать в ту ночь мы так толком и не спали. Мужу было важно понять, принять и разобраться, а мне – выслушать его теорию на этот счет и успокоиться.
Так вот, согласно теории, я уникум во всех направлениях (на этот счет поспорила бы; вполне вероятно, что уникум тут вовсе не я). Больше одного ребенка за раз у ведьмы или от мага обычно не рождается, наш случай – один на тысячу. По словам мужа, у них там сейчас такая конкуренция, что ешь, молись, люби, и чем интенсивнее, тем лучше. Магия нужна им сейчас как кровь и кислород, так что недолго мне осталось властвовать над материей: темп роста и развития плодов восстанавливать резерв в полной мере не даст, всё же в магии я птичка низкого полета. А выкачав всё волшебное из меня, они примутся за Воропаева, который и должен был стать для Штирлицев единственным донором Силы. Именно поэтому в семье, где ожидают необычного малыша, должен быть необычный родитель: либо отец, либо мать.
- А как же ты? Как же Галина? – удивилась я. – Как быть тем матерям-одиночкам, у кого нет магии?
- Резерв закладывается на пятой неделе внутриутробного развития. У Светлых он начинает пополняться самостоятельно в начале седьмой недели, у Темных – начинает качать Жизненную Силу из матери. Светлый без отца, если выживет, родится по человеческим меркам вполне здоровым, но как маг будет испытывать сильнейшую гипоксию и истощение. Резерв-то, считай, никакой, едва-едва хватает, чтобы выжить. Вспомни суточную норму хлеба в блокадном Ленинграде. Тут та же кухня.