Конан посмотрел на него с интересом. Блистающий? Это имя называл Шин-дже-шедд. Значит, Ллеу оно тоже известно?
— Да, — подтвердил парень, словно прочитав его мысли. — Он с самого рождения преследует меня. Это он превратил мать мою Линн в нечто похуже дикого зверя, ожесточив ее сердце, ведь даже волчица не обнажает клыки против собственного детеныша. И сестры мои тоже перестали быть людьми. Блистающий ненавидит саму жизнь и питается страданиями людей, стараясь преумножить, таковые. Но теперь я знаю его! И больше не боюсь.
Лицо Ллеу, осунувшееся, с пылающими глазами, выражало отчаянную решимость.
— В мире двух зеленых светил он не смог заметить господства, а в мире людей почти всегда торжествует, как полновластный правитель, и, не задумываясь, губит тех, кто смеет ему противостоять, — продолжал юноша. — Поэтом лучшие зачастую гибнут рано, он попросту выбивает их одного за другим; будь то воин, дитя или женщина. Или прекрасная, цветущая земля, на которой вечный мир. Маленький Хааген с его удивительным народом…
— Так Блистающий преследует и меня тоже? — спросил варвар.
— Разумеется. Тебя-то о первую очередь.
— Но его можно убить?
— Он полагает, что смертным это не под силу. Но Блистающий ошибается. Мы тысячу раз убивали его в нас самих!
— Смотрите, — сказал вдруг Ванкрид, останавливаясь и склоняясь в глубоком поклоне.
Прямо перед ними возникла призрачная фигура, движущаяся им навстречу, и, к изумлению своему, киммериец узнал Аватару.
Только на сей раз меруанский маг выглядел совсем иначе, чем прежде. Тогда, в Немедии, ни явился как странник в нищенском одеянии, босиком, лицо его было обветренным и темный от загара — сейчас же словно светился изнутри и казался подобным молодому воину. Только глаза могущественного чародея оставались прежними и лучились бесконечным пониманием, и любовью, и той самой мудростью, так поразившей тогда Конана.
— Шин-дже-шедд! — воскликнул варвар. — А я полагал, что ты погиб…
— Меня много раз полагали погибшим, — улыбаясь, возразил Аватара, — и такое станет повторяться и впредь, но никогда не будет до конца верным. Я всегда рядом с теми, кто не желает покориться моему врагу. Сейчас, когда вам предстоит последняя битва за Хааген, знайте: я не оставлю вас. Я не могу сделать вас неуязвимыми, ибо вы смертны. Но помните: главное оружие — не то, что в руках, а то, что внутри вас самих. Не поддавайтесь ни страху, ни отчаянию, потому что Блистающий сам боится вас в тысячу раз больше, чем вы его. Идите в Белый дворец. Я надеюсь на ваше мужество… и вашу любовь, ибо она — то, над чем Блистающий не властен. Сейчас не время для слабости и сомнений.
— Я тоже могу принять участие в битве? — спросил, чуть выступив вперед, юный антарх.
— Ты давно уже участвуешь в ней, дитя. Возраст в таких делах не имеет значения.
— И я тоже?.. — подала голос Таона.
— Каждый антарх рожден воином, — тихо промолвил Аватара, глядя на девочку. — Но женщины вступают в бой лишь тогда, когда мужчины сделали все, что могли. Помни об этом.
— Как Мангельда…
— Да. Не спеши, Таона. Всему свой черед, Шин-дже-шедд благословил четверых спутников — и исчез столь же внезапно, как появился. И беседе с ним не участвовал только Ллеу. Но ему и не нужны были ни слова, ни вопросы. Он все понял, когда Аватара просто посмотрел ему и глаза.
Хааген встретил их прежним ледяным безмолвием. Да, здесь не было жизни, и даже намека на Жизнь. Только невыносимый холод и полусумрак Аней, сменяющийся непроглядной темнотой ночи, Но взор Ванкрида и Таоны примечал то, что было незаметно для остальных их спутников — снег еще не таял, однако был в некоторых местах словно пронзен солнечными лучами, и льды, сковавшие Скарсаану, стали тоньше — сквозь них видны были темные струящиеся потоки, готовые вырваться на свободу…
Белый дворец, резиденция множества поколений сменявших друг друга правителей Хаагена, был на четверть занесен снегом. Внутри же него теперь жил совсем иной правитель.
Сам Блистающий обосновался в прекраснейших залах, равным которым не было во всей Хайбории, ибо дворец этот, в незапамятные времена возведенный великими мастерами, чьи имена, увы, не сохранились, создавался с такой любовью, как никакое иное строение. Размеры его были не так уж велики, но Белый дворец, устремленный ввысь, словно летел над холмами Хаагена, не на земле стоял, а как бы парил в воздухе… Так было. Вот только теперь, когда в нем царствовала сама смерть, где билось прежде живое сердце мира, оскорбленными подобным надругательством стены Белого дворца начали сами собой разрушаться.