— Но у Энрике теперь есть дочь, и ее объявят наследницей. Ты же знаешь, что Кастилия не соблюдает салический закон, — здесь принцесса может унаследовать трон и законно править. Принцесса Иоанна…
Мать быстро, словно кошка, обежала вокруг кровати:
— Откуда известно, что она его ребенок, а? Кто вообще может это знать? Энрике никогда не отличался мужской силой в постели и прожил многие годы бездетным — как поговаривают гранды, случилось непорочное зачатие и королеву наверняка посетил ангел! — Она горько рассмеялась. — Никто при дворе не верит в отцовство Энрике, никто не воспринял всерьез этот фарс. Все знают: Энрике слаб и им правят катамиты.[11] Сластолюбец — окружил себя охраной из неверных, и его Крестовый поход для завоевания Гранады завершился катастрофой. Глупец — вместо того чтобы заниматься делами королевства — предпочитает декламировать стихи и надевать на своих мальчиков тюрбаны. Рогоносец — отводит взгляд, когда его жена-шлюха ложится в постель с первым попавшимся лакеем.
Слова матери и злоба на ее лице повергли меня в ужас, и я отшатнулась.
— Кастилия за этими стенами лежит в нищете, — продолжала она. — Наша казна пуста, власти у грандов больше, чем у короны, а народ голодает. С помощью ребенка Энрике рассчитывает заслужить благосклонность, но в итоге не добьется ничего, кроме раздоров. Грандов ему не обмануть. Они растерзают его, подобно волкам, а когда это случится, мы заявим права на все то, чего он нас лишил. Бросил нас, оставив гнить здесь, но однажды Альфонсо наденет его корону, и тогда Энрике де Трастамара поймет, что презрел нас себе же на погибель.
Я вспомнила слова Каррильо: «Аистиха — хорошая мать; она умеет защитить своих птенцов», и мне захотелось заткнуть уши. Взгляд матери прожигал меня насквозь, тлея едва сдерживаемой яростью, что накопилась за годы обиды и унижения. Притворяться, будто не понимаю правды, я больше не могла. Движимая гордостью и упрямством, мать потворствовала казни кондестабля де Луны за измену, повергнув отца в смертельное горе. Ее тщеславие стоило ей всего — мужа, положения, нашей безопасности, — но сейчас она считала, что нашла способ вернуть все назад, замыслив заговор с архиепископом Каррильо и недовольными грандами с целью поставить под сомнение законнорожденность новой принцессы и посеять смуту в стане моего единокровного брата. Она не понимала, сколь тяжки подобные обвинения, заставляющие верить в самое худшее о короле и королеве. Стремясь защитить права Альфонсо, она готова строить козни, наносить оскорбления, сражаться и даже, упаси ее господь, убивать.
— Мы должны это сделать, — сказала она. — Это должны сделать вы — ради меня.
Я через силу кивнула, чувствуя, к своему ужасу, как к глазам от беспомощности подступают слезы. Я сморгнула их, стиснула зубы, и мать тут же замолчала, нахмурив лоб, словно только сейчас поняла, насколько далеко зашла.
— Ты… тебе должно быть стыдно, — услышала я собственный шепот.
Королева вздрогнула, затем подняла голову и бесстрастно произнесла:
— Я сделаю тебе платье из зеленого бархата, с серо-голубой отделкой. Альфонсо получит новый камзол из синего атласа.
Она снова повернулась к рулонам ткани, словно я перестала существовать.
Я выбежала из комнаты и не останавливалась до самой двери моих покоев. Беатрис удивленно повернулась ко мне, оторвавшись от упаковывания нашей одежды в кожаный сундук с медными заклепками.
— Что случилось?
— Она сошла с ума, — ответила я, прислонившись к дверному косяку. — Считает, что может использовать Альфонсо против короля, но ей это не удастся. Я не позволю. Буду защищать брата до последнего дыхания.
Слуги в ливреях грузили во дворе багаж на повозки. Замковые собаки лаяли и прыгали вокруг Альфонсо, по-звериному чуя необратимые перемены. Брат всегда заботился о собаках — брал с собой на охоту и прогулки верхом, кормил, следил, чтобы псарня содержалась в порядке. Я смотрела, как он гладит своего любимца, крупного лохматого гончего по кличке Аларкон. Стоя у дверей замка, я вдруг подумала, насколько прискорбно мало у нас прислуги по сравнению с толпившейся во дворе внушительной свитой, которую прислал Энрике для сопровождения нас в Сеговию.
Архиепископ Каррильо не приехал, прислал вместо себя племянников — маркиза де Вильену и его брата, Педро де Хирона. Вильена был титулованным дворянином и любимцем короля, Хирон же владел Калатравой, одним из четырех монашеских военных орденов Кастилии, основанных много веков назад для отражения нападений мавров. Оба обладали немалой властью и богатством, но при этом выглядели полной противоположностью друг другу, и единственное, что связывало братьев, — их высокомерие.