По животу пробегает дрожь. Мне не нравится вспоминать те мгновения, когда мы наконец остались наедине. Когда он поцеловал меня, а затем раздел. Когда я все еще могла сказать ему правду. Да, он был бы в шоке. Может быть, в ужасе. Но тогда он знал бы, что я не хочу его обманывать, что я здесь лишь по велению моего отца. Что я никогда бы намеренно не сделала чего-либо, что может ему навредить. Как же ему теперь мне верить? Я взяла столь многое, что мне не предназначалось…
Я начинаю переворачиваться на другой бок, собираясь спрятать голову под одеяла и вновь соскользнуть в сон. Вместо того я снова ощущаю притяжение, настойчивое подергивание. На этот раз я почти уверена, что исходит оно от тех кубков. Но почему?
– Ладно, – бормочу я и выпускаю кулон. Он падает мне на грудь, а я откидываю покрывало и свешиваю ноги с края кровати. Мои ступни босы, а пол холодный. Я спешу перескочить с камня на меховой коврик, потом снова на камень, пересекая комнату по направлению к столику, и заглядываю в один из кубков. В ответ на меня смотрит кучка хрустальных осколков.
– Ох, – мои губы приоткрываются. Теперь я помню ту острую агонию, что пронзила мои чувства, когда Фор швырнул эти камни об стену. Потом они притянули меня к себе. Я встала на колени, собрала их в ладони и держала, пока они вибрировали, издавая песнь боли. Боли Фора. Дрожь была словно музыка. Они содрогались в моих руках, пока один за другим не… умерли.
Это глупо, конечно же. Камни не умирают. Это ведь камни. И все же я ощущала их боль. А когда они наконец затихли, я положила их в этот кубок, чтобы сохранить. Не знаю, что я собиралась с ними делать. Я не могла толком думать. И я уж точно не знаю, что с ними делать теперь.
Они тревожат меня. Видеть, как они лежат вот так, на дне этого кубка, – это словно отыскать гнездо дохлых пауков. Я морщусь и ставлю кубок обратно. Однако в тот же миг мой кулон вновь резко, настойчиво тянет меня.
– Ладно, ладно, ладно, – рычу я снова и сую палец в кучку битых осколков, помешиваю. Они мертвые и холодные, вот только… я замираю. Просовываю кончик пальца чуть глубже. Вот. На самом дне кучки. Я что-то чувствую. Ответную вибрацию.
Прикусив нижнюю губу, я выуживаю маленький обломок хрусталя, размером с ноготь на моем большом пальце. Он неправильной формы, но красивый. А еще он не кажется мертвым, как все остальные. Я переворачиваю его, глядя на то, как свет лорста блестит на его граненой поверхности. Каким-то необъяснимым образом он кажется живым. Как стебель, отрезанный от розы и выброшенный в сорную кучу лишь затем, чтобы выпустить крохотные белые корешки. Полный решимости жить, цвести.
Действуя скорее импульсивно, чем обдуманно, я срываю кулон с того места, где он лежит над моим сердцем, и подвешиваю его на цепочке. Подношу два камня друг к другу, один более крупный, сильный, а второй маленький, хрупкий. Когда я соединяю их, возникает искра. Невидимая. Неслышимая. Неразличимая ни одним обычным человеческим чувством. Но достаточно сильная, чтобы я подпрыгнула и едва не выронила крохотный камень.
На мгновение перед глазами встает озверевшее лицо мужчины-трольда, пришпилившего меня к стене. Я чувствую вибрацию за спиной и под ладонями, а также то, как она прошла сквозь меня, ворвалась в него, заставила его упасть, как мешок картошки. Я не сомневаюсь, что эти кристаллы существенно влияют на мой дар. Вот только хотелось бы мне понимать как. В этом есть сила. Сила куда бо́льшая, чем я когда-либо считала возможной для такой наделенной божественным даром ошибки, как я.
Я медленно поднимаю собственный кулон на уровень глаз. Он покрыт тонкой серебряной филигранью, очень изящно сработанной. Кристалл урзула – так его назвал Фор. Я и понятия не имела. Не знаю я и того, как он у меня оказался. Когда ее спросили, Лирия сказала капитану Хэйл, что он был среди разных свадебных подарков, что Фор послал Ильсевель, но это была неправда. Я получила этот кулон много лет назад, вскоре после того, как проявился мой дар.
Воспоминание накрывает тьма, похожая на тень. Моя магия пришла ко мне неожиданно, как и внезапное начало женского цикла. Мне тогда было тринадцать. Я всегда была восприимчива к чувствам других, но не испытывала ничего подобного внезапному натиску эмоций. Как будто каждая живая душа в замке Белдрот вдруг вскричала в агонии, молотя по моим ушам, по моей душе. Я ушла в себя, слишком измученная этой болью, и была не в состоянии объяснить своих чувств.
Меня отнесли в мои покои. Задернули все шторы, выгнали всех прочь. Закрыли двери. Раз в день появлялась моя мать, утоляла мои самые основные потребности и вновь уходила. Но даже это было больше, чем я могла вынести. Я вопила, чтобы она ушла, сгинула, прекратила делать мне больно, пока наконец она не ретировалась и вновь не оставляла меня одну, в темноте. Так я и существовала. Не знаю как долго.