— Сайлас, я говорю это с любовью, — говорит Рук, изображая на лице замешательство, — но какого черта?
Для него будет самая большая проблема. Я женюсь на ком-то по расчету. Это сведет его с ума. Потому что, несмотря на то, что две ночи назад я видел, как он заставил парня проглотить пузырек с лекарством и столкнул его с моста в ледяную воду, потому что тот пытался накачать наркотиками его девушку, сердце Рука доброе.
С того момента, как я потерял Розмари, он хотел только одного — чтобы я был счастлив. Я никогда не буду злиться на него за это, за то, как он меня оберегает, даже если его постоянное беспокойство о том, что я принимаю лекарства, раздражает меня до смерти.
Сказать ему должно быть проще, но именно потому, что он так защищает меня, этого не происходит.
— Я разберусь, — это все, что я могу сказать.
В конце концов, я разберусь. Но прямо сейчас? Я понятия не имею, что мне делать.
— Отлично, — Тэтчер хлопает в ладоши. — Потому что есть кое-что более важное, чем твоя предстоящая свадьба. Стивен Синклер вышел из тюрьмы и шантажирует нас. Что мы делаем с этой проблемой?
— Тебя даже нет на видео, придурок. Скорее всего, ты отделаешься предупреждением, — ворчит Рук, потянувшись в передний карман, чтобы достать заранее свернутый косяк. — Как он вообще выбрался?
— Помогли. Так мне сказали в тюрьме, когда я позвонил, чтобы убедиться, что он единственный заключенный, которому удалось сбежать.
Звук щелчка зажигалки раздается как раз перед тем, как облако дыма окутывает голову Рука.
— Надо убедиться, что папочка останется под замком, — бормочет он, глубоко вдыхая.
— Мы не можем просто ждать, пока Сайлас отследит электронный адрес. Мы должны действовать, — говорит Алистер. — Если это Стивен, мы не знаем, где он. Если это кто-то другой, то мы в такой же заднице.
Моя голова раскалывается от нарастающего давления.
Чувство вины, которое я ношу в себе, — неумолимый спутник, тень, которая следует за мной повсюду, куда бы я ни пошел. Это пустота в моем желудке, постоянное напоминание о том, что я подверг риску этих трех людей и тех, кого они любят.
Мой гнев и отчаянная жажда мести снова перевернули их жизни. Если что-то случится, если мы попадем в тюрьму или кто-то умрет, это будет на моей совести. Это будет моя вина, и это бремя легло на меня.
Эгоизм моего горя станет проклятием для них.
— Простите, — говорю я, не зная, как взять свои слова обратно или сказать что-то лучше, чем это.
— За что?
Брови Рука вздергиваются, белки его глаз краснеют от травы.
— Это моя вина, — я засовываю руки в передние карманы и смотрю на затянутое тучами небо. — Ваше возвращение, ребята. Шантаж. Все это. Это моя вина. Я не мог оставить смерть Розмари без внимания, мне нужно было отомстить. Вы не…
— Заткнись, нахрен, — голос Алистера грохочет вместе с раскатами грома вдалеке. — Мне не приставили пистолет к голове. Мы все знали, на что подписывались, и я бы сделал это снова. Ты не единственный, кто хотел этого. Мы все хотели уничтожить это место.
— Мы начали это вместе. И закончим вместе, — добавляет Рук. — Мы закончим и оставим эту чертову дыру позади. Все мы.
— Это значит, что мы должны идти по единственной тропе, которая у нас есть на данный момент, — бормочет Тэтчер. — И Руку это не понравится.
8. ГОЛОС НА ХОЛСТЕ
Коралина
— Теперь ты в безопасности.
Тогда почему я чувствую себя такой незащищенной? Почему мне кажется, что чем дальше мы идем, тем больше я теряю себя?
Меня лишают знакомой защиты, бросают в неизвестность, ничего не объясняя. Мои ноги подкашиваются, отчаянно хочется развернуться, вернуться назад. Я не хочу уходить.
Однако я знаю, что всегда лучше оставаться послушной, чем терпеть мучение от наказания.
По бокам от меня стоят два человека в форме, офицеры полиции, и каждый из них держит меня за плечи.
— 172, тоже Центральная. Мне нужна скорая помощь на Вест-Крю-Лейн, 1798. У меня девушка с серьезными рваными ранами на лице и руках.
— 10-4, 172, спасательная бригада в пути.
Их голоса — это телевизионные помехи, случайный шум, который разносится в воздухе, потрескивает на моей коже. Жужжание, которое наполняет мои уши, не достигая цели. Я едва различаю в них слова, только звуки.
Я никогда не думала, что встреча с другими людьми, с кем-то другим, кроме него, станет для меня таким потрясением. Для моей упорядоченной системы непривычно, что кто-то другой, кроме него, мог спуститься по ступенькам в тускло освещенный подвал. Что кто-то другой, кроме него, существовал.
Как давно я не видела другие лица? Как давно я не видела своего лица?
Болезненно твердыми руками они поднимают меня на последнюю ступеньку, затем ведут через открытую дверь в комнату, залитую солнечным светом. Я вздрагиваю, тут же закрываю глаза и прижимаю голову к плечу.
Мое тело отворачивается от резкого солнца, проникающего в новую комнату. Мне требуется несколько мгновений, чтобы адаптироваться, глаза слезятся, когда я моргаю от жжения. Я пытаюсь разглядеть пространство, но успеваю заметить лишь проблески, как мои глаза снова закрываются.
Комната предстает передо мной в виде вспышек между морганиями.
Полированная мебель, электронные устройства, безупречные предметы интерьера и все богатство, просачивающееся между ними. Это мозаика, крошечный кусочек большой картины. Верхняя часть его дома.
То, под чем я существовала.
Все это время надо мной был дом. Люди жили своей жизнью, суетились вокруг, совершенно не подозревая о моем присутствии всего в нескольких футах под ними.
Я опускаю взгляд, пока мы идем вперед, и смотрю на копоть и грязь, покрывающие мои ноги. Каждый шаг оставляет грязное пятно на блестящем деревянном полу. По пути к входной двери мы проходим мимо нескольких человек, и каждый из них расплывается, становясь неузнаваемым, а я в оцепенении позволяю своему телу поддаться их направлению. Провожу языком по нижней губе, ощущая омертвевшую кожу и трещины.
Когда мы подходим к открытой входной двери, я чувствую свежий воздух. Он настигает меня, как только мы выходим из дома на ступеньки. Он обжигает мне горло, а жаждущие легкие заглатывают его. В голове все гудит, мир кружится от резкого прилива кислорода.
Как давно я не чувствовала свежего воздуха?
У меня сводит живот, пока зрение пытается приспособиться, мои чувства переполнены хаосом снаружи, слишком много вещей происходит одновременно. Полицейские машины, загромождающие вымощенную подъездную дорожку, крики, солнце.
Волосы на затылке встают дыбом.
Над воем сирен и шумом раздается его голос, кричащий, горький и яростный, но он все равно как бальзам для моих взвинченных нервов.
— Стив… — мои сухие руки сжимают мне горло, и я не могу произнести его имя.
Кто-то крепко держит мою худую руку, нежно сжимая ее, чтобы принести мне хоть какое-то невербальное утешение.
— Все в порядке. Он уезжает. Мы забираем его. Он больше никогда не причинит тебе вреда.
Я не знаю, кто из них это говорит, потому что все, на чем я могу сосредоточиться, это на том, как моя грудь наполняется паникой.
Он уезжает?
Страх сжимает челюсти, вцепляется в мое сердце и пожирает то немногое, что осталось. Его острые зубы рвут и грызут едва бьющийся орган.
Страх — голодный зверь, как бы часто вы его ни кормили.
На другой стороне лужайки Стивен борется с несколькими офицерами, сопротивляясь им, когда они пытаются подтолкнуть его к открытой полицейской машине. Наручники застегнуты у него за спиной, а грязно-светлые волосы растрепаны и колышутся.