А Наталья грозила:
— Вот я скажу твоим родителям!
Упоминание о родителях, может быть, остановило бы Алёшу, если бы Наталья вдруг не расхохоталась:
— Умора! Умора! На гору собрался!
Кижаев обернулся: чего это она так разошлась?
А Чиликина не унималась:
— Вернись, чемпион!
Алёша изо всех сил отталкивался палками, скользил по лыжне. Вернуться? Нет. Разве он мог вернуться, если идёт вместе с Кижаевым?.. И хохочущая Чиликина его перегнала.
Они были уже далеко от дома, когда Алёша стал уставать. Ему хотелось остановиться, развязать шапку. Но он боялся, что Кижаев ему скажет: «Эх ты, хиля-миля, сдаёшься? Если сдаёшься, поворачивай обратно!..»
Алёша продолжал догонять Кижаева. Он вспотел, когда поднялся на вершину горы.
— Долез? — спросил его Кижаев и подвинулся, чтобы Алёша мог встать с ним рядом.
Алёша тяжело переводил дыхание. Ему было боязно стоять на ледяном краю. Он хотел от него оттолкнуться, отодвинуться подальше. Но его тянуло к самому краю.
— Гляди, хиля! Сначала я, а ты за мной!
Кижаев присел и помчался вниз. Он что-то кричал. Наверное, что-то смешное.
Алёша зажмурился. Палки у него в руках будто растаяли. Ему стало не за что держаться. И вдруг лыжи тронулись с места. Под ноги полетел крутой накатанный спуск. Только бы удержаться!.. Только бы не упасть!..
Алёша взмахивал непослушными палками. Его подбросило, в ушах раздался звон… Звон стал уплывать дальше, дальше, и наступила тишина…
Василий видел, как Алёша упал. Упал раскинув руки и не встал, даже не пошевелился.
— Эх, ты, хиля-миля!.. — крикнул Кижаев. — Вставай, поднимайся!
Кижаев подъехал, протянул Бодрову руку. Но тот не видел его руки.
Василию стало страшно, и он. молча полез обратно на гору. Он слышал за спиной чьи-то голоса. Но не оборачивался. Он лез всё выше и выше, пока не долез до вершины и не спрятался за сугробом.
* * *
У подножия горы лежит Алёша. Из рассечённой губы к подбородку, за воротник пальто стекает кровь — тонкий, кровавый шнур. Наталья старается подложить Алёше под голову его шапку.
К горе уже бегут люди.
— Мальчик-то чей? Чей мальчик?
— Бодров, — ответил кто-то из ребят. — Из нашей школы!
— Сын Бодровых, — подхватили взрослые.
Они расступились перед грузной, седой женщиной. И Наталья кинулась навстречу бабушке.
На голове у бабушки пуховая шаль, а на ногах домашние тапочки.
— Наташенька, Наташенька моя! — приговаривала бабушка. Она прижимала внучку к груди. — Наташенька моя! Как же это случилось?
* * *
Распахнув шубу, врач опустился на снег рядом с Алешей. А когда поднялся, сказал санитарам:
— Теперь осторожно кладите его на носилки…
Врач никого не расспрашивал, как это случилось.
Он умчал Алёшу Бодрова на самой отчаянной скорости. Машина с красным крестом предупреждала сиреной, чтобы ей никто не мешал на пути. Вот она домчалась до поворота и скрылась за берёзовой рощей.
* * *
— Кто вызвал «скорую помощь»? — спрашивали прохожие, окружившие бабушку и внучку.
— Она сама… «Скорая помощь» мимо ехала…
— Это Бодровых, наших соседей Бодровых. Они с нами живут, рядом!.. — повторяла бабушка.
Бабушка взяла внучку за руку и пошла по снегу в тапочках на босу ногу. А за нею те, кто расспрашивал и сочувствовал.
— Не реви, — сказала бабушка Наташе.
Бабушка уже успокоилась: цела, невредима её Наташа! Они шли к дому, где жил Алёша Бодров.
— Я не пойду, я не пойду туда! — Наталья выдёргивала руку из бабушкиной руки.
А бабушка продолжала идти.
Вот он, дом. Перед домом — палисадник. Калитка на щеколдочке.
* * *
На горе уже никого. Только на её вершине за высоким сугробом сидел Василий. Он дул на озябшие руки. Он спешил, спотыкался, чтобы поскорее спрятаться, чтобы его никто не видел, не расспрашивал.
И вдруг чьи-то шаги скрипят по снегу. Ближе, ближе, уже совсем рядом.
— Почему, гвардеец, сбежал?.. — сурово спросил дед.
* * *
Войдя в дом, дед приступил к допросу немедля:
— Почему схоронился? Может, толкнул его?
— Я его не толкал. Я только подначивал!
Дед стал расстёгивать пряжку ремня.
— Вот я тебе сейчас врежу. Что значит — подначивал?
Дед опустился на стул. Он тяжело дышал, будто пробежал долгие вёрсты.
— Если я узнаю, что не так…
Дед больше ничего не сказал, но Василий понял: если бы он толкнул Бодрова, ему не было бы никакого прощения.