Человек в нём, та человеческая сущность, что есть в каждом из нас, основа самой души провалилась глубоко под землю. Глубже газовых карманов и нефтяных полостей; глубже залежей угля и костей динозавров; глубже магмы и даже железного ядра нашей планеты. Сквозь расстояние и время она провалилась туда, где полно огня, но нет света; где бесконечно жарко и бесконечно холодно; где страдают обреченные на вечную погибель души грешников и пируют слуги Сатаны…
На самое дно Мироздания.
В Ад.
Если вы спросите меня, что такое Ад, то я отвечу, что не знаю и не горю желанием узнать. Это не то место, куда бы я хотел попасть в последнюю очередь; более того, я даже не хочу вообще ничего знать об этом месте. Само упоминание о нём вызывает холодный пот и дрожь в конечностях, а по ночам приходят ужасные кошмары с кричащим пробуждением.
Мне и раньше снились кошмары про всяких призраков, оживающих покойников, собственную смерть и так далее, но пробуждение всегда было быстрым и давало облегчение. Лишь смутные воспоминания о пережитом сне, лишенные эмоций, катались поутру в голове.
После всей этой истории с Саней ситуация изменилась.
Теперь мне снятся другие кошмары. Основа их та же: покойники, беснующиеся черти, смерть в разных проявлениях. Но приходят они чаще, почти каждую ночь. И пробуждение больше не даёт никакого облегчения, никакой мысли типа это-всего-лишь-сон-слава-богу, никакой радости жизни.
Пробуждение медленное и липкое, вязкое словно желе; как будто приходится подниматься с глубины смердящего болота, борясь с цепкими лапами тины и водорослей, отбиваясь от разбухших и полуразложившихся рук давным-давно утопших людей. Воздуха всегда не хватает, и уже когда я понимаю, что в следующую секунду мой мозг отключится от отравления углекислым газом, а легкие разорвутся в горячей агонии, я опускаю голову и смотрю вниз, в сторону дна.
Теперь всегда я просыпаюсь с криком, диким криком первобытного животного ужаса.
Любой сон – это отражение реальности. Он состоит из фрагментов, которые впитал мозг за прожитый день, прожитую жизнь. В нём есть часть сознания и часть подсознания. Но он – отражение реальности. И мне страшно, когда я думаю о том, что реальность может иметь такое отражение.
Я верю в Бога.
Раньше был атеистом, но теперь верю. Приходится, знаете ли, верить в него, когда убеждаешься в существовании Дьявола.
Именно его – библейского падшего ангела – я вижу в снах, когда поворачиваю голову.
Взгляд скользит по бело-синей руке, ухватившей меня, пока не упирается в лицо Сани. Он словно хочет пойти выпить со мной по кружке пива – не более, – и это отражается на его лице. Но внезапно, как вспышка молнии раскалывает небо, так его лицо искажает маска лютой ненависти и злобы. Набухшая кожа гниет и пузырится, пока полностью не исчезает вместе с мышцами. Бездонные глазницы черепа на мгновение впиваются в меня взглядом, обрывки водорослей хаотично колышутся в зубах нижней челюсти, а затем сам череп медленно запрокидывается назад.
Но вместо подбородка и шеи мне открывается лик Сатаны.
Рука самого Дьявола тащит меня вниз.
Огромные бесформенные глаза с миллионами вращающихся зрачков пылают вселенской ненавистью. В них – ужасающая вечность. Они видят тебя сквозь всю твою жизнь с её событиями, мыслями и чувствами вплоть до момента рождения и даже зачатия.
Десятки челюстей с тысячами холодных – гораздо холоднее абсолютного нуля – зубов, словно циркулярные пилы, двигаются вперед в хищном броске.
Затем – крик панического ужаса, холодный пот и лихорадочный озноб, перепуганные родители…
Двадцать девятого марта я выздоровел окончательно.
По этому поводу друзья решили закатить небольшую пирушку; мы собрались у Вовы (естественно, без Сани), закупили пива и, как говорится, "оттягивались".
По домам мы расходились уже поздно, где-то во втором часу ночи.
Я бы поседел, если б узнал, что в соседнем с моим подъезде Саня только что убил Серёгу Михайлова.
Не сказать, что я был знаком с Серым или Зубой. Конечно, мы узнавали друг друга, жали руки при встречах, но не более. Пути моей и их компании никогда не пересекались. И мне, на самом деле, не жалко ни Сыракова, ни Михайлова. Просто осознание того, что твой лучший друг в нескольких метрах от тебя убивает человека, весьма и весьма неприятное.
Серый был человеком мне не симпатичным. Наглый, пошлый, очень агрессивный. Ещё в школе я не раз выяснял с ним отношения на кулаках. Другими словами, он был малолетним бандитом, чей разум навсегда останется недоношенным.
После его смерти ходили слухи о чудовищно разбитом лице – некоей мести неких беспредельщиков. Друзья Серого, испуганные и озлобленные потерей двух своих, пролили немало крови в нашем районе, отыскивая виновных. Один из них теперь сидит за это.
Никто не знал, что той ночью произошло в подъезде. Как передавали по телевизору, "подросток был до смерти избит группой не установленных лиц".
Естественно, никакой "группы не установленных лиц" там и в помине не было. Были лишь Серый и Саня.
Что делал Михайлов не в своём подъезде – непонятно. Может быть, так же как и Зуба, одурманено размышлял о смысле жизни или других философских проблемах.
Саня вышел из лифта на этаж выше, спустился на один пролёт и сразу же ударил Серого рукой в лицо. Затем ещё раз. И ещё. Пока тот не сполз по беленой стене на пол. Потом он взял Михайлова за кудрявые волосы и с силой несколько раз вмазал его головой об бетонный пол.
Михайлов был мёртв. Умер от обильного кровоизлияния в мозг.
Перед тем как уйти, Саня с размаху вмазал тяжелым зимним ботинком тому прямо в нос, кроша и вминая внутрь кости лица.
Серый так и не понял, что случилось.
Жители подъезда не слышали ни единого звука драки.
ГЛАВА 6
Прекрасно, думал Миронов. Просто прекрасно.
Маршрутный автобус – импортный "ман", а не какой-то задрипанный "пазик" – тихо гудел и плавно нёс пассажиров через мост на правый берег города. Радио у водителя напевало красивую песню Агаты Кристи "Сказочная тайга"; теплые лучи апрельского солнца ласкали кожу на лице, отражались ослепительными бликами от ребристой поверхности реки, несли живительную энергию первым пучкам зеленой травы, которая несмело проклюнулась в отталинах.
Жизнь прекрасна, как ни крути.
Двое из ублюдков, поднявших когда-то руку на него и его подругу, уже мертвы. Теперь они горят в Аду, и впереди у них ещё целая вечность.
Вообще-то мёртвых ублюдков Саня наделал больше. (Именно так: наделал из живых ублюдков мертвых ублюдков.) Пять человек пали от рук и ног новоиспеченного солдата Возмездия.
Губы Миронова тронула едва заметная улыбка, когда он вспомнил холодную ночь недельной давности. В ту ночь он прикончил этого засранца – как там его зовут? Несколько лет приходилось обходить стороной места, где он тусовался со своими полоумными дружками, чтобы не дай бог не огрести. Несколько лет приходилось терпеть издевательства и шутки, язвительные реплики типа "Эй, демон! Есть курить?"
И почему он терпел это? Разве было так трудно давным-давно подойти и размозжить его тупую башку?
В любом случае, ответа на этот вопрос не нужно. Уже не нужно.
Ответа не существует так же, как не существует больше того засранца.
Миронов прикрыл глаза и подставил солнцу бледную кожу лица. Удивительным образом он стал похож на облопавшегося "вискасом" кота, греющего старые кости в нежных лучах весеннего светила.
Последний удар был особенно хорош. Эта лохматая образина буквально прокрутилась на триста шестьдесят градусов, а его лицо стало похоже на яблочный пирог.
Да, согласился сам с собой Миронов. Именно на яблочный пирог и стало похоже его поганое лицо.
Такое же плоское и мягкое.
Жаль только, что он был уже мертв, и не смог оценить такого хорошего пинка.
Миронову захотелось рассмеяться, но он сдержал внезапный порыв веселья, и лишь ещё раз улыбнулся.