Выбрать главу

Сёма расслышал по рядам шёпоток дружины:

— Богумир…

— Знатный борец…

— Со Святославом на Царьград ходил…

— Воротился без царапины…

— Заговорён, не иначе…

— И печенегов едва ли не единственный воротился…

— Эх, в дружине Святослава знатные борцы сгинули…

— Волхвы бы указали на борца, да нет больше божьих посланников…

К князю пробился сухонький старичок, залепетал, кланяясь:

— Княже, вели слово молвить!

— Ты почто, холоп, на колени не падаешь?! Али не христианин?! — Взревел бородатый лысый мужик подле князя в чёрной рясе и жирный, как не престало человеку, что должен держать себя в узде. Конь под ним едва спину не прогибал.

Старичок упал в ноги коню, достал из-за пазухи деревянный крест, лопоча:

— Как можно, святой отец, христианин. Как есть, христианин. И ноги распятью целую и на коленях перед старшими… Бог поставил людей в разные условия: одним кланяться, другим поклоны принимать. Одним слушаться, другим поучать, слово божье нести нам, неучам малограмотным.

Сёма услышал звуки сплёвывание среди рати, недовольный шёпот. Родные боги издревле другому учили — почитанию мудрых, равенству и уважению к тем, кто проявил доблесть, кто делами своими заслужил похвалу и честь. А грамоте волхвы учили всех желающих, коли желание было, и к тому стремление. Но, то ли не слышат старые боги, то ли Дый глаза на повязку набросил. Не видят, что с внуками их делается и позволяют учителям-волхвам на кострах гореть, да под лезвиями кровью истекать, когда в диспутах с чёрнорясенными у тех слова заканчиваются.

Не все ещё приняли нового бога и не свыклись с унижением. На их лицах читалось, что князь теперь всех вокруг в грязь вбивает, а новую свиту свою превозносит. А на лице князя читалось — который недовольно посмотрел на сплёвывающих — что в бой радетели старой веры пойдут в первых рядах. Так скоро и сгинут, забираемые в Ирий детьми Рода. Если вначале в дружине христиане были в диковинку, то со временем состав обновлялся.

— Говори, раб… божий, — без эмоций ответил Владимир.

— Сын мой меньшой, борец добрый. С детства положить на землю его никто не мог. Вели ему бороться. Твоего слова не ослушается. А коли не веришь, испытай его.

И старичок, подскочив с колен, подбежал к строю и выхватил за руку ничем не выдающегося мужа. Был парень в светлой рубахе и кольчуге поверх её. Отдёрнул он руку старика и отбросил с презрением:

— Не отец ты мне, прихвостень иудейский. Умер отец мой, а тебя леший привёл. Нашёл бы того лешего — как есть убил бы.

По строю прокатился здоровый, раскатистый смех. Плечи подтянулись, спины расправились. Словно светлее стало.

Священник новой веры поднял к небу здоровый золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями, заорал, брызжа слюной:

— Ты борец? Да этот старик больший борец, чем ты!

Дружина снова поникла.

— Испытай его, великий княже, — процедил сквозь зубы старик с земли.

— Ведите быка. — Ровным голосом приказал Владимир, поглядывая на нетерпеливых степняков. Те начинали разогреваться недовольными выкриками. Ждать не любили.

Гридни стеганули коней к стенам Переяславля и через некоторое время смерды вели в четыре руки здорового чёрного быка. Глаза того были красны и размах рогов поражал.

— Победишь быка, выйдешь против степняка, — обронил воевода борцу.

— Не велика честь животину заломать. Почто тварь родову мучить? Не велит бог, кабы не обряд, — раскатисто обронил борец и скинул кольчугу, оставшись в рубахе, да закатав рукава.

— Так и скажи, что борец только на словах, — хмыкнул священник. — Может бог твой и слова твои подтвердит?

Борец лучезарно улыбнулся и подошёл к быку. Дружина расступилась, давая круг для боя. Смерды опустили верёвки и разбежались.

Бык вырвал копытом дёрн земли и ноздри выпустили тяжёлый воздух. Борец хлопнул в ладоши, растёр ладони и пошёл на быка. Дал бык резвый старт на жертву и Сёма едва не вскрикнул, когда рога почти что поддели мужика. Борец извернулся, обхватил одной рукой за рог быка, а другой рукой схватил за мохнатый бок. Рогатый застыл, затем взревел — в руке борца оказался кусок бока: кожа с мясом и обломки ребёр. Внутренности посыпались наружу. Жалобный вскрик копытного прокатился по округе, бык припал на колени и завалился в траву, истекая кровью. Борец обошёл быка, взял за рога и, шепча, вывернул шею, избавляя животное от мучения долгой смерти.

Борец повернулся к князю и бросил кусок мяса под ноги коню. Коника повело в сторону и гридням пришлось подскочить к Владимиру, чтобы удержать.

— Знатный борец, — обронил Владимир. — Иди и принеси нам победу.

— Не буду драться, — сухо обронил борец.

— Отчего же? — донеслось от воеводы.

— На кой мне за чужого бога жилы рвать? Нападут, буду биться, а пока стоят, чего мне в битву лезть?

— Так не за бога дерись, за князя своего, за землю родную. Переяславль отдадим, ещё придут. — Перебил отец борца. — Не те они уже, что при Святославе. Осерчали.

— Не буду драться, пока князь не поклянётся, что не заставит меня ни сейчас, ни когда клятву новому богу давать. Пусть позволит мне держаться старых устоев, — обронил борец.

— Да как ты смеешь, смерд?! Головы лишиться захотел! — Вскипел священник. — На колени и моли о пощаде!

— Не престало русичу на коленях стоять. А за Рода и головы не жалко. Ты же за своего бога волхвов рубишь, на кострах палишь, так и я за своего голову оторвал бы тебе, кабы ты не подле князя был, кабы не клятва. Только клятву я давал старому князю, Владимиру, а не Василию, как ныне зовётся крёщеный. Смотри, монах, могу и передумать.

Воевода взялся за меч, дёрнул коня.

Борец рванул рубаху и, обнажив грудь, приблизился к воеводе:

— А руби ты меня, воеводушка. А не буду биться!

— Упрямый чёрт! — обронил воевода, сдавливая эфес меча. — Ума нет, и не будет. Нет больше старых богов, за что умирать собрался?

— Как же нет, когда по-прежнему светит солнце Ярилы, дует ветер Стрибога, гремит гроза Перуна? Я есть, значит и боги есть. Не паду на колени и биться не выйду, пока князь слово не даст, что не будет заставлять окаянный крест надевать и православие на правоверие менять[1].

Владимир вновь посмотрел на борца на другом конце поля. Печенежская рать с минуты на минуту грозила броситься в битву. Борец верное время выбрал, чтобы требовать. Либо дружину в крови утопить, либо пойти на уступки. Оставить смерду жизнь — значит дать выбор дружине: переходить в новую веру, али держаться старой, а отрубить дерзкому голову — значит броситься в безнадёжный бой.

— Коли нет мозгов, держись своих богов, — обронил Владимир, а глаза досказали недосказанное: «Да проси защиты, чтобы не прирезал тебя лихой человек не сегодня, так завтра».

Борец вновь расплылся в лучезарной улыбке, и смело пошёл сквозь расступившийся строй на поляну, где печенежский богатырь уже поносил русичей, за то, что растеряли храбрых людей, за то, что новому богу храбрые и вольные не нужны, только рабы и смиренные.

Оба сошлись посреди поля.

Печенег был выше на полторы головы и шире в плечах, а русич держался правды и верил своим богам. Обхватили друг друга, и сдавил печенег так, что едва не хрустнули рёбра русича, дыхание остановилось и лицо покраснело от напряжения. Давил, давил печенег, да не падал замертво русич, а как чуть ослабил хватку, так сдавил русич. И хрустнули рёбра печенега и потекли по губам багровые ручейки.

Пал печенег замертво и дрогнуло войско на той стороне поляны. Подались кони вражины от стен Переяславля и не возвращались больше печенеги к градам русским.

Так Сёма узнал, как Владимир Святой, «не потеряв ни одного человека, отогнал врага от земель русских».

вернуться

1

Родоверие в старину называлось православием, (правильно славящим богов). Радетели новой веры называли себя правоверными (правыми в вере). Позже проповедями людей запутали, и христиане стали называть себя православными. В современном мире правоверными называют себя мусульмане.