Савалан вновь довольно ухмыльнулся.
"Святослав-то разметал врага. Русь стала крепнуть его завоеваниями и величаем, но как сам сгинул на чужой земле, вновь орды кочевников покатились на северную страну. А ещё новый князь, Владимир, вот-вот примет христианство, тогда от его страны и камня на камне не останется, будут лишь свободные кочевники от конца до края, а ведь за Русью веками нетронутые богатые страны Европы. Эх и добычи будет".
Глаза выхватили посреди бескрайней поляны одинокую пешую фигуру.
"Никак это один из тех самых богатырей, которые стерегут границы? Что ж, сегодня не его день. Боги оставили его. Мой отряд сметёт дерзкого, словно пушинку и ворвётся в деревни, насладиться грабежом, да этими голубоглазыми русовласыми девами".
— Отряд! На копьё русича!
Илюша в очередной раз поймал палицу, хмыкнул.
"У степняков на этот раз даже луков при себе нет, до такой степени обнаглели". Рука крепче схватила рукоять и, началось.
Первый налётчик принял смерть вместе с конём, богатырский замах огромной, нечеловеческой дубины размозжил снизу вверх коня, а потом и наездника. Второй налётчик высоко вскинул саблю, делая широкий замах… Кости сплющились в один кровавый комок… Дальше Илья Гущин из города Мурома, впал в то священное состояние боя, что на севере зовётся берсеркером. Ярость битвы затмила сознание.
Щит полетел прочь, он не нужен тому, кто танцует песнь смерти…
Савалан не верил своим глазам.
"Значит, отец не врал, богатыри действительно сражаются подобно богам. Богоносные воины".
Посреди поляны громоздился вал из мёртвых тел степняков и коней. Семь отборных десятков уже полегли от руки богатыря. Тот сражается словно бешеный, зверь, нечеловек, глаза красные, на выкате, щит выбросил вовсе. Заточенные по-восточному сабли отлетают от него, словно и не человек, а глыба гранита.
"Что за шайтан? Это невозможно!"…
Руки Ильи тряслись. Состояние боя спало, и смертельная бледность покрыла трижды разгорячённое жаром битвы лицо. Даже пот уже не стекает, не склеивает кудрявые локоны. Разящие удары острых сабель раз за разом чиркают по кольчуге на плечах, по груди, по спине. Сил уклоняться остаётся всё меньше и меньше. Шлем слетел вовсе. Но стоит раз получить по голове и отряд налётчиком прорвётся вглубь…
— Нет! Не бывать посему! — Гущин заорал, как раненый зверь и с новыми силами бросился на очередных противников уже не стараясь балансировать среди потоков крови и скользких тел…
Савалан кусал изгрызенные до крови губы, руки било крупной дрожью.
— Не может быть! Это не человек вовсе! Какой-то бог или демон заменил его на поле боя! Убейте его! Убейте! Убейте же!
Подскакал забрызганный кровью сотник. Трясущиеся губы на бледном лице затараторили:
— Савалан! Люди напуганы! Такое не под силу человеку! Никто уже не рвётся в бой. Ещё мгновение и они сбегут. Молю тебя, мой господин, прикажи отступать. Это будет самым разумным поступком, мой господин.
Ярость затмила сознание.
"Отступить перед русами? Да никогда! Всадники не отступают перед землепашцами".
Лихая сабля в один момент срубила голову сотника. Та покатилась по траве прежде, чем тело соскользнуло с лошади. Сама лошадь помчалась прочь.
Савалан что-то закричал и рванулся в бой со своими последними силами истерзанного отряда, собираясь взять настырного богатыря нахрапом, всем скопом.
В груди что-то дрогнуло, оборвалось, ясно увидел, как посреди вала тел, прямо из седла высоко в небо выбит очередной налётчик, а огромнейшая палица опустилась на лошадь, вбивая в землю. Посреди поляны стоял уже не богатырь. На Савалана глазами богатыря смотрела сама смерть.
Вся ярость мигом выкипела, ушла прочь, оставив лишь дикий страх, да холод. Савалан, не помня себя, повернул коня и помчался прочь. Глядя на предводителя, прочь понеслось и всё остальное войско налётчиков…
Добрыня спешил от степи к границе Руси, горел желанием самым первым из всей дружины князя донести весть о том, что степняки разбиты, что эти годы жители приграничных застав-деревень могут жить спокойно, в мире. Ни один шакал и стервятник не посмеют заступить границу.
Навстречу, в хаосе, в таком беспорядке, с каким только можно спешно отступать, неслись перепуганные наездники. Едва ли десяток. Добрыня сразу же узнал степняков, рука потянулась за перевязь с мечом. Помчался навстречу.
Через некоторое время, вытерев лезвие об одежду убитых, и закинув меч обратно в ножны, погнал резвого коника дальше к границе. Уже видел одинокую фигуру. Ведь там, прямо посреди поляны, подперев палицей землю, литым камнем стоял богатырь Илюша, провожая взглядом кучи облаков. Заинтересованный Добрыня подъехал ближе, спрыгнул с коня, пробираясь сквозь валы тел к одинокому пешему. Бодро вопросил, едва приблизившись:
— Что, Илюха, опять бездельничаешь? Эх ты… А мы там степняков разогнали.
Илья Муромец перевёл тяжёлый взгляд чёрных как ночное небо глаз с облаков на побратима и печально обронил:
— Устал я что-то. Коня одолжишь?
— Стареешь. Того и гляди снова на печь попросишься.
— С вами попросишься.
— Что есть, то есть…
Сёма просыпался от наведённого сна с улыбкой. Именно с такой, какой бились его предки тысячу, тысячи и десятки тысяч лет назад. Улыбка берсерка и помесь тех чувств, что в мире зовутся "загадочной русской душою". Явление не одного народа, но совокупности всех тех, кто вопреки здравому смыслу, проходит сквозь крещение системы.
Проходит и становится Человеком.
Индия
Где-то в Дели
Сёма приподнял веки, заворочался на подушках, ощущая огромный прилив сил и наполненные доверху резервы. Энергии было столько, что казалось, может переплыть вразмашку Тихий океан.
"Я почти взрываюсь, как переполненный воздухом шарик. Зачем столько?", — успел подумать Сёма и резко обомлел. Голубые глаза старца из-под густых белых бровей смотрели прямо на него. Прямо в него. Сквозь, вглубь и насквозь. Мир вокруг не существовал. Были только бездонные глаза мудрости, света и ясного понимания мира. Счастье наполнило тело от того, что подобные глаза зрят в него. Захотелось открыться и податься навстречу. А наряду с тем пасть на колени, ползать по полу и целовать полы накидки учителя, гуру, просвещённого. Эти глаза говорили и думали за него, показывали скрытую суть, наполняли любовью и лёгкостью. В этот миг можно было умереть. Сёма ясно ощущал себя микрочастицей по сравнению с величаем человека напротив.
Человека? Нет, это сам бог сидел и смотрел на него. И за это ощущение можно было отдать жизнь. Прямо сейчас. Без раздумий. Что жизнь, что была до этого момента? Безликий фантом. Вот она, суть мирозданья. Вот оно…
Увесистая оплеуха сбоку показалась дисбалансом мира. Обида и боль накатила такая, что захотелось разреветься в голос. И, о нет, голубые глаза отвели взор. А затем и вовсе веки закрыли навсегда дверь, ключ от которой был в тех самых очах просвещённого. Семе показалось, что бог отвернулся от него. И всему виной помеха сбоку… И тогда проснулась другая сторона души. Огонь охватил разум.
Скорпион отскочил от подушки. Рубящий волновой удар ребром ладони как тесаком вспорол подушки, расшвыривая содержимое по округе в воздух. Тугая волна на несколько пальцев вмяла каменный пол в радиусе метра. Едва успел отпрыгнуть, как молнией перед глазам возникло тело. Семь точечных ударов едва не вспороли грудную клетку. Кончиком пальца вырвало клок одежды и кожу. Удар, преисполненный гневом обжёг как калёное железо.
— Остановись! Он запудрил тебе мозги! — Послал Скорпион, но астральный диалог не достиг закрытого адресата. Зато ботинок мелькнул в перед самым носом, говоря за то, что его обладатель разговаривать не желает. За ботинком едва не оторвала ухо скользящая рука. Сергей едва ушёл с вектора атаки, минуя новый волновой выпад.