«Нормандский ублюдок!»
Да, таким он и был. И это так глубоко въелось в него, что даже девчонка-язычница разглядела это в нем без труда. Словно какое-то клеймо, точно знак на лбу, выдающий его как незаконного сына, навеки обреченного быть чьим-то вассалом, а лордом никогда. Даже родной отец много лет тому назад отрекся от него. Теперь об этом почти все уже забыли, но только не он, кому были адресованы эти слова. О, как глубоко они уязвили его! Ему всегда казалось, что эти слова смертельно ранят его.
И все же он не умер от них, остался в живых, хотя и с незаживающей раной в душе. Какими же действенными могут быть иной раз слова, брошенные в шутку или всерьез. Они и излечить способны лучше, чем самое сильное лекарство, и ранить сильнее, чем самый острый меч.
Люк, едва сдерживая ярость, протянул руку.
– А ну-ка поднимайся.
Но Кора лишь презрительно тряхнула головой, и ее белокурые волосы заколыхались вокруг лица и заструились по плечам.
– Поднимайся, говорю, – повторил он, но она так и не шевельнулась. Припав к полу, точно дикая кошка с настороженным немигающим взглядом, девушка готова была, казалось, вцепиться ногтями ему в лицо.
Нагнувшись, Люк рывком поднял ее с пола, не обращая внимание на ее попытки вырваться. Он схватил Кору за подбородок и повернул лицом к себе.
– Нет, у меня не вырвешься. Я заставлю тебя покориться, хочешь ты этого или нет.
– Никогда!
Его хватка стала еще крепче. На ее нежной коже проступили багровые пятна, там, где он надавил пальцами.
– Ты покоришься и сделаешь, что я хочу. Ты поклянешься мне и поклянешься Вильгельму в верности или поплатишься своей жизнью. Не надейся, что король пощадит тебя – от него этого не дождешься.
– Ну, конечно. Ведь он нормандец, как и ты.
– По-твоему, все нормандцы жестоки и злы?
– А разве это не так?
Люк едва заметно ухмыльнулся.
– Так. И очень хорошо, что это так. Ведь доброта – непростительная слабость, когда имеешь дело с саксами, которые вероломны и не держат своих клятв.
Ее голубые, как лед, глаза стали еще холоднее. Они буквально пронзили его, когда он откинул ей голову назад, чтобы встретиться с нею взглядом. Губы ее дрожали; они слегка раздвинулись, обнажив зубы, словно в хищном оскале, и все-таки эти пухлые, сочные губы нравились ему.
Люк отпустил ее подбородок, но не отрывал от лица своего взгляда, пока побледневшая кожа девушки снова не окрасилась румянцем, а густые длинные ресницы не опустились, чтобы прикрыть горящие ненавистью глаза. Даже в синяках и царапинах она была привлекательна, и Люк вдруг ощутил, что его неудержимо влечет к ней.
– Смирись, – резко бросил он, злясь на себя за это, но все больше ощущая в своем теле признаки просыпающегося возбуждения. – Смирись и уступи мне, девица.
В этот момент он и сам толком не знал, что имеет в виду: уступить его власти или отдать ему свое тело. Он никогда еще не встречал такой статной и столь соблазнительной сакской женщины. Без доспехов, в одной лишь простой тунике, едва доходящей ей до колен, и совершенно не скрывающей женственных изгибов ее тела, Кора была чрезвычайно привлекательной. А зашнурованные на римский манер сандалии с тонкими кожаными ремешками, обвивающими голени, особенно соблазнительно подчеркивали форму ног. Девушка возбуждала каким-то первозданным, диким своим очарованием, и Люк уже заметил, что многие из его рыцарей с явным вожделением поглядывали на нее. Это и побудило его посадить ее за обедом рядом с собой, держа руку на ее плече, словно утверждая этим свое право на пленницу.
И вот теперь она выказывала свое презрение ему – и этим брезгливым изгибом губ, и высоко вздернутым подбородком, и ледяной неприязнью во взоре. Словно наследница знала, что он не тот, кем хочет казаться здесь, не лорд и новый хозяин этих владений, а незаконный отпрыск, отвергнутый своим собственным отцом, «ублюдок», как она только что сказала.
Импульсивно пальцы Люка сжали край ее туники, и он грубо притянул девушку к себе, побуждаемый желанием подавить ее сопротивление, погасить эту презрительную искорку в ее дерзких глазах. Внезапный страх и тревога промелькнули в них, и Люк усмехнулся с удовлетворением.
– Боишься? Правильно, ты и должна бояться меня. Я не настолько терпелив, чтобы долго возиться с упрямыми саксонками, слишком глупыми, чтобы понять, что у них все равно нет другого выбора.
Кора изо всех сил уперлась кулаками ему в грудь, тщетно борясь с его железной хваткой.
– А ты ждал, что они кинутся в твои объятия, твои и короля Вильгельма, такого же ублюдка, как и ты?.. Присяга вассала – это одно, но разве нормандские обычаи требуют, чтобы я отдала еще и свою невинность?