— Говорят, что человеколюбие играет лишь второстепенную роль в его подвигах, — сказала она, — что главным двигателем во всем этом является азарт.
— Как всякий англичанин, Рыцарь Алого Первоцвета немного стыдится выказывать чувства; он готов даже отрицать всякие благороднейшие чувства, наполняющие его сердце. Но возможно, что и азарт играет немаловажную роль в его деятельности, связанной с огромным риском.
— Во Франции его боятся. Он уже столько народу спас от смерти!
— И спасет еще многих, Бог даст.
— Ах, если бы он мог спасти бедного маленького узника в Тампле! О, если бы ваш благородный Рыцарь Алого Первоцвета отважился спасти этого невинного агнца, — прибавила она со внезапно набежавшими на глаза слезами, — я в глубине души благословила бы его и сделала все, что только могу, лишь бы ему помочь!
— Да благословит вас Бог за эти слова, мадемуазель! — воскликнул Арман, опускаясь перед ней на колени. — Я уже начал терять веру во Францию, начал думать, что все здесь — и мужчины, и женщины — низкие, злые, жестокие люди; но теперь могу только на коленях благодарить вас за ваши участливые слова, за то нежное выражение, которое видел в ваших глазах, когда вы говорили о несчастном, беспомощном, всеми брошенном дофине.
Ланж больше не удерживала слез, катившихся по щекам. Одной рукой она прижала к глазам тоненький батистовый платочек, а другую невольно протянула Арману, продолжавшему стоять на коленях. Под влиянием охватившего его чувства он обнял Ланж за талию и стал шептать нежные слова любви, готовый поцелуями осушить ее слезы.
Вдруг на лестнице послышались тяжелые шаги нескольких человек, затем раздался женский крик, и с выражением ужаса на лице в комнату ворвалась мадам Бэлом, родственница Ланж.
— Жанна, дитя мое! Это ужасно! Что с нами будет? — простонала она, закрывая голову передником и падая в кресло.
Ланж и ее гость в первую минуту не тронулись с места, словно не отдавая себе отчета в случившемся, но в следующий момент до их слуха долетел резкий окрик:
— Именем народа, откройте!
В то страшное время такое требование всегда служило прологом к драме, первый акт которой неизбежно кончался арестом, а второй почти всегда — гильотиной.
Жанна и Арман взглянули друг на друга, сознавая, что только смерть может разлучить их. Не сводя взора с Сен-Жюста, с горячим поцелуем приникшего к ее руке, Жанна твердо произнесла:
— Тетя Мари, соберись с духом и сделай, что я скажу!
— Именем народа, откройте! — снова крикнул грубый голос за дверью.
Бэлом сбросила с головы передник и в изумлении смотрела на всегда кроткую Жанну, неожиданно заговорившую таким повелительным тоном. Видимое спокойствие и твердость племянницы оказали свое действие на старушку.
— Что ты думаешь делать? — трепещущим голосом спросила она.
— Прежде всего ступай отворить дверь!
— Но… там солдаты…
— Если ты добровольно их не впустишь, они через две минуты высадят дверь, — с прежним спокойствием возразила Жанна. — Открывая дверь, ворчи погромче, что тебе помешали стряпать, и сразу скажи солдатам, что они найдут меня в будуаре. Иди же, ради Бога! — с нетерпением повторила она. — Иди, пока дверь еще цела.
Испуганная Бэлом поспешно повиновалась. Действительно, нельзя было терять ни минуты — снаружи в третий раз послышалось грозное:
— Именем народа, откройте!
— Начинайте поскорее что-нибудь декламировать. Какое-нибудь любовное объяснение! — быстро шепнула Жанна Сен-Жюсту, не поднимая его с колен. — Какое вы знаете?
Арман подумал, что она от страха помешалась.
— Мадемуазель… — начал он, стараясь ее успокоить.
— Слушайте и делайте, что я скажу! — с полным самообладанием промолвила она. — Тетя Мари послушала меня. Согласны вы последовать ее примеру?
— Готов даже умереть! — с живостью воскликнул Арман.
— Тогда начинайте скорее декламировать! — умоляла Жанна. — Неужели вы не знаете никакого монолога наизусть? Или объяснение Родриго с Хименой? Если не это, так что-нибудь другое! — быстро проговорила она. — Только скорее! Каждая минута дорога!