Когда он проснулся, был уже день и сквозь грязные стекла окон пробивался бледный свет сырого, ветреного зимнего утра. Арман быстро вскочил на ноги. Не оставалось никакого сомнения, что Перси ничего не узнал про местопребывание Жанны; но тут же Арман утешил себя: что не удалось простому другу, в том, наверное, посчастливится любящему человеку.
Грубое платье рабочего могло очень пригодиться ему в достижении намеченной цели; он быстро, оделся, зашел в знакомую таверну и, заказав себе кофе с хлебом, принялся обдумывать программу дальнейших действий.
Все тюрьмы были переполнены; правительство заняло все монастыри и разные общественные учреждения для помещения сотен так называемых изменников, которых арестовывали по пустому подозрению или доносу какого-нибудь злоумышленника. Случалось, что заключенным возвращалась иногда свобода, но только не тем, которые попадали в Консьержери — тюрьму, считавшуюся преддверием гильотины. Поэтому Арман решил прежде всего отправиться именно туда. Уверившись, что Жанне не грозила немедленная опасность, он мог спокойнее продолжать свои поиски. У него даже мелькнула мысль, что в таком случае Комитет общественного спасения согласится, может быть, освободить ее, если Арман предложит за это свою жизнь.
Эти мысли придали ему бодрости; он даже заставил себя немного поесть, сознавая, что теперь ему никак нельзя ослабеть физически, если он хочет быть в состоянии помочь Жанне.
Было около девяти часов утра, когда перед ним в тумане вырисовались угрюмые стены тюрьмы Шателе и здания, где проходили заседания суда. Арман знал, что удобнее всего было проникнуть в тюрьму через судебный зал, доступ в который был всегда свободен во время заседаний. Суд должен был начаться в десять часов, однако во дворе уже собралась значительная толпа мужчин и женщин, единственное занятие которых состояло, по-видимому, в том, чтобы изо дня в день присутствовать при душераздирающих драмах, разыгрывавшихся с ужасающим однообразием. Арман смешался с этой толпой, в которой заметил несколько рабочих, так что его костюм не привлекал ничьего внимания.
Вдруг его слуха коснулось имя, давшее совершенно иное направление его мыслям: кто-то в толпе назвал Капета, подразумевая маленького некоронованного короля Франции, и Арман в то же мгновение вспомнил, что сегодня воскресенье, 19 января, — день, назначенный Блейкни для освобождения дофина. Теперь все стало понятно Сен-Жюсту: Перси просто забыл про Жанну! Пока он томился неизвестностью, Рыцарь Алого Первоцвета, верный взятой им на себя задачи, равнодушный ко всякому чувству, которое могло служить помехой его планам, очевидно, заботился лишь о маленьком узнике в Тампле, предоставив Жанне заплатить жизнью за спасение будущего короля.
Однако глубокая горечь, наполнившая сердце Сен-Жюста при этой мысли, вскоре сменилась живой радостью. Так будет даже лучше! Он один спасет любимую; это его долг и его право. Он ни минуты не сомневался, что его жизнь охотно будет принята взамен ее жизни.
До открытия заседания суда оставалось всего несколько минут. Вместе с толпой Арман медленно подвигался к судебному залу, стремясь поскорее попасть во внутренние дворы, где днем прогуливались заключенные. Наблюдать за времяпрепровождением аристо, ожидавших суда и смертного приговора, сделалось одним из любимых зрелищ парижан — приезжавших в столицу провинциальных родственников обязательно угощали этим интересным спектаклем. Публику отделяли от заключенных высокие железные ворота, охраняемые часовыми. Все это было хорошо известно Сен-Жюсту, и он именно на это и рассчитывал. Чтобы не обратить на себя внимания, он пробыл даже несколько минут в зале судебных заседаний, где с обычной в то время спешкой была разыграна одна из коротких, несложных трагедий: в зал привели несколько узников; затем последовал поспешный допрос, недослушанные ответы, чудовищный по своей несправедливости обвинительный приговор, произнесенный Фукье-Тенвилем и серьезно выслушанный людьми, которые смели называться судьями ближних. Порой из уст кого-нибудь из этих несчастных, отправляемых на бойню, слышался горячий протест; иногда женский голос выкрикивал страстную угрозу; но здоровые удары ружейными прикладами немедленно восстанавливали молчание, и приговоры (обыкновенно осуждавшие на казнь) быстро следовали один за другим, вызывая одобрительные рукоплескания зрителей и насмешливые остроты гнусных судей.
Охваченный ужасом Арман поспешил выбраться из зала, присоединившись к небольшой кучке зевак, пробиравшейся к коридорам, и вскоре очутился в длинной галерее узников. Налево, во дворе, за тяжелыми железными воротами он увидел довольно многочисленную толпу женщин, из которых одни сидели, другие прогуливались. Он услышал, как его сосед объяснял кому-то, что это все — женщины, которых сегодня поведут на суд. Сердце Сен-Жюста при этих словах готово было разорваться от одной мысли, что между этими несчастными могла находиться и его обожаемая Жанна. С помощью добродушного сторожа, принявшего в нем участие, Арман пробрался в первый ряд и, прильнув к решетке, стал отыскивать в двигавшейся перед ним толпе ту, которая была для него дороже всех на свете. Однако, сколько он ни приглядывался, ее нигде не было видно, и в его сердце понемногу стал проникать слабый луч надежды. Стоявший рядом с ним сторож усмехнулся его волнению.