— Когда ее арестовали? — спросил чиновник, желая помочь щедрому посетителю.
— В пятницу вечером, — прошептал молодой человек, сначала даже не понявший вопроса.
Перелистав несколько страниц, чиновник грязным пальцем указал на ряд имен.
— Вот здесь, — коротко сказал он. — Ее имя должно быть в этом ряду.
От волнения Сен-Жюсту казалось, что все буквы перед его глазами пляшут какой-то бешеный танец; пот выступил у него на лбу, и он с трудом переводил дух. Вдруг в глаза ему бросились следующие строки, которые показались ему написанными кровью:
«582. Бэлом, Мария, шестидесяти лет. Освобождена».
«583. Ланж, Жанна, двадцати лет, актриса. Подозревается в укрывательстве изменников и бывших дворян. 29-го нивоза переведена в Тампль, камера 29».
Больше Арман ничего не видел из-за красного тумана, застлавшего ему глаза.
Вдруг он услышал возглас:
— Пустите же! Теперь моя очередь! Не собираетесь ли вы простоять тут целую ночь?
Вслед затем чьи-то грубые руки оттолкнули его; Арман споткнулся и непременно упал бы, если бы кто-то не поддержал его и не вывел на улицу, где холодный воздух заставил его очнуться.
Жанна была заключена в Тампль, — значит, и его настоящее место также в Тампле. Туда нетрудно было попасть: стоило крикнуть: «Да здравствует король!» или: «Долой Республику!» — и двери любой тюрьмы гостеприимно отворились бы для нового гостя. Вся кровь бросилась в голову Сен-Жюсту; он смотрел и не видел, слушал и не слышал. В голове был невыносимый шум, в висках стучало; перед глазами все время клубился какой-то туман, сквозь который Арман смутно видел улицы, церковь Сен-Жермен л’Оксерруа и дом, где жил Блейкни… Блейкни, ради чужого ему человека, забывший товарища и Жанну!.. Вот он наконец и у ворот Тампля. Его окликают часовые.
— Да здравствует король! — дико кричит Арман.
Шляпу свою он потерял во время быстрой ходьбы; платье его насквозь вымокло от дождя. Он пытается пройти в ворота, но скрещенные штыки не пускают его.
— Да здравствует король! — снова кричит он, прибавляя на этот раз: — Долой Республику!
— Молодец-то, кажется, совсем пьян, — замечает один из солдат.
Арман вступает в драку, силясь пробиться к воротам, пока чей-то здоровый удар не повергает его на землю. Арман проводит рукой по лбу и чувствует, что тот мокрый… От дождя или от крови? Арман старается собраться с мыслями.
— Гражданин Сен-Жюст! — говорит возле него чей-то спокойный голос.
Арман с удивлением оглядывается. Кто-то мягко берет его за руку, и тот же спокойный голос продолжает:
— Может, вы меня забыли, гражданин Сен-Жюст? Я не имею чести пользоваться с вашей стороны такой же тесной дружбой, какой удостаивала меня ваша очаровательная сестра. Мое имя Шовелен. Чем могу быть вам полезен?
Шовелен, смертельный враг его сестры Маргариты! Аристократ, обратившийся в революционера, дипломат, занимавшийся благородным ремеслом шпиона! Одураченный противник Рыцаря Алого Первоцвета!
Все эти соображения, как молния, промелькнули в голове Армана, пока он смотрел на Шовелена, слабо освещенного висевшей на стене масляной лампой. Бесцветные, глубоко сидящие глаза негодяя серьезно смотрели на Армана.
— Я был почти уверен, — спокойно заговорил Шовелен, — что мы встретимся в этот ваш приезд в Париж. Мой друг Эрон сказал, что вы в городе; но, к несчастью, он потерял ваш след, и я уже начинал опасаться, что наш общий друг, загадочный Рыцарь Алого Первоцвета, увлек вас отсюда, что крайне огорчило бы меня.
С этими словами он ласково взял Сен-Жюста за локоть и повел к воротам.
Арман машинально последовал за ним.
Среди царившего в его голове хаоса ясно выделялась только одна мысль: судьба все устроила к лучшему, столкнув его с Шовеленом, который, без сомнения, его ненавидел и рад был бы увидеть мертвым. Арману казалось, что он с легкостью отдаст свою жизнь взамен жизни Жанны. Она ведь была арестована по подозрению в укрывательстве его, Сен-Жюста, которого все знали как изменника Республики; значит, если его арестуют и казнят, то ей непременно простят ее вину. Против Жанны никто ничего не имел, а к актерам и актрисам правительство относилось с большим снисхождением.
Остановившись под аркой, Шовелен принялся отряхивать свой мокрый плащ, не переставая говорить тем же дружелюбным, слегка насмешливым тоном: