Баженка исподтишка наблюдал за Кирилкой, радуясь, что потянуло парня к писчему занятию. Пускай вычерчивает что ни попадя, наобум, лишь бы с места стронулся…
Хотя почему наобум? Присмотревшись, Баженка с удивлением понял, что Федоров-младший набрасывает чертеж дороги. Ну точно! Разновеликими домишками обозначил он грады от Москвы до Соли Вычегодской: Переяславль-Залесский, Ростов, Ярославль (это над ним ять поставил), Вологду (веди), Тотьму, Устюг Великий. Рожа с раздвоенным языком легла на вотчинную крепость Никиты Строганова, лжесловного истязателя. Восемь городов, семь переходов, и все на север поднимаются, то крутой, то пологой лестницей. А не приставленные ни к чему языки — скорее всего реки: справа Волга с притоками, слева — Двина с Вычегдой.
Лиха беда начало. Где прикинут чертеж, там должна появиться вскоре и подлинная роспись дороги. Всему свое время.
Вот и для Баженки те три дня в Соли-на-Вычегде переломными оказались. Он будто тяжелую хворобу перенес — с лица спал, телом ослаб, душой истомился. Губы у него не просто растрескались, а сякнущим гноем пошли. Ни похарчеваться толком, ни слова сказать, ни сну предаться — сосущая боль изнутри тянет и тянет. А как выступили по землям зырян до ихнего Кайгорода, губы у Баженки сами собой подсохли, в глазах прояснилось, отлегла постоянная тревога. Значит, Даренка снова к Москве следует. В руках у него один конец дальней дороги, у нее — другой. Остановиться бы, подождать, когда они сойдутся, да ведь никакая дорога на месте не стоит. Катится она себе вперед и катится, как река бессонная, как жизнь неостановимая. Из Трубищ через две Руси к Москве — верстами, из Соли-на-Вычегде через Кайгород к Соли-на-Каме — зырянскими[273] чумкасами, в каждой из которых, считай, по пяти русийских верст.
Оттуда путь прежде на север поворачивал, к Чердыни, затем поднимался на Каменный пояс по белой реке[274] Вишере, переваливал на черную реку[275] Лозьму, чтобы спуститься но ней до Тавды и вместе с Тавдою впасть в Тобол, текущий уже но Сибирской Татарии. Переходы дальние, трудные, не в меру опасные. Вот и пришла из Москвы грамота, чтобы послали Никита и Максим Строгановы охочих людей поискать более короткий и легкий путь на Югру[276], Это еще при блаженном царе Федоре Иоанновиче было, девять лет тому назад.
Не сразу сыскалась нужная дорога. А время не терпит. Немирные вогулы стали чинить препятствия на пути из Вишеры в Тавду. Пришлось укреплять его Лозьминским городком. Поставили его в устье реки Ивдель, что впадает в Лозьму, сделали на ней первое в этом краю плотбище и пошли оттуда теснить пелымского князя Аблегерима. На месте его городка Таборы поставили свой Пелым. А там до Тоболеска и Тюмени рукой подать.
Меж тем посадский человек Артюшка Бабинов проведал-таки более удобный путь за Камень — из Соли Камской на юго- восток к черной реке Туре[277]. Он оказался на треть короче, а это для Москвы большая выгода. В награду за усердие велели Строгановы тому же Артюшке набрать сколько надо будет для дела гулящих людей, спешно расчистить дорогу, навести переправы, сделать пологие спуски и подъемы. Пока Бабинов исполнял их наказ, чердынский воевода Сарыч Шестоков, тот самый, что ведает ныне на Москве Ямским приказом, выбрал удобное место для Верхотурского города, чтобы закрепить за Русией это направление. Ему приглянулся неприступный утёс на месте чуцкого[278] городища Неромкарра, мимо которого ни конный, ни санный незаметно не проследует. Лучшего места для крепости трудно сыскать.
Как только устроилась Бабинова дорога, запустела Вишеро-Тавдинская. Не надобным сделался Лозьминский городок. Однако и бросить его без пользы жалко. Один выход — разобрать на бревнышки да и сплавить в Пелымь. Так и сделали.
А Бабинов за старания свои получил добрую вотчину, чин сына боярского и стал прозываться не просто Артюшкой, а Артемием Сафроновичем. Во какие возвышения удачливым людям случаются…
Обо всем этом поведали Баженке и другим обозным людям словоохотливые казаки Федька Бардаков и Иевлейка Карбышев. Оказывается, Федька строил, а потом разбирал и сплавлял на Пелымь Лозьминский городок. Иевлейка начинал свою службу с Верхотурья. А Фотьбойка Астраханцев присовокупил к их рассказам попутную историю про Верхтагильского воеводу Рюму Языкова и его большого казанского кота- людоеда. По словам Фотьбойки, Верхтагильская крепость устроена была допреж зачатия и поставления Лозьминского и Верхотурского городков и так же, как Лозьминская, потом брошена. Но это не суть. Речь о воеводе. Незавидный он был, в летах немалых. Спать любил страсть как. Служба идет, а он завалится себе в мягкие постели и дрыхнет без задних ног. Рядом с ним кот — лохматый, здоровущий такой. Глаза узкие, морда разбойная. Урчит, будто мыша заглотил. Ну словом, басурманское отродье! Как-то раз непонятно с чего взбесился этот котище да и переяде спящему воеводе горло. Ну чисто зверь дикий. Изгрыз Рюму до неузнавания. Вот и доверяй после этого казанским и прочим домашним любимцам…