— А потом? — нетерпеливо перебил его Тырков.
— А потом словишь виновных и в Тоболеск притащишь. Но без самоправства! Выставим их на общее посрамление.
— Словлю! — эхом откликнулся Тырков.
— То-то, братец, — приземистый Голицын покровительственно вскинул руку на его высокое плечо и пообещал:
— Вернешься, пожалую тебя за оба посыла сразу! Ты хоть и колюч, Василей, но ревнив к службе премного. По душе мне это.
Воеводская рука мешала Тыркову. И что за причуда такая у малорослых вельмож — снисходительно опираться на своих более гораздых телом послужильцев? Будто к земле хотят пригнуть, унизить перед собою.
— Благодарствую, Андрей Васильевич, — осторожно высвободил плечо Тырков. — Все исполню, как ты велел, — и, не удержавшись, снова пообещал: — Будет вор Евдюшка перед твои очи!
Потом, уже на воеводском крыльце, пожалел о своем хвастовстве. Зачем гусей дразнить? Перемолчал бы лучше, не показывая норова. Дело само за себя скажет…
Остынув немного на крепком морозце, велел стремянному Семке Паламошному собирать отпущенных на отдых казаков.
Семка и глазом не моргнул: собирать, так собирать. Эка невидаль: с дороги в дорогу. Сидя жить, чина не нажить, а на посылах, может, и обломится. Он парень молодой, езжалый, своим домом покуда не обзавелся. Где постелят, там и ладно; куда пошлют, туда и дорога. Все ему интересно, все внове. Дважды переспрашивать сказанное не привык. Взлетел на коня, сверкнул удалыми глазами и умчался исполнять веленое.
В Куль-Пугль Тырков решил идти по левому берегу Иртыша — через Вачиерские и Карабинские земли местных татар. Там больше продувных мест с мелким снегом и спасительными проходами в завалах, которые наделали упавшие от старости и бурь деревья.
Уже на остяцкой стороне встретились отряду Тыркова семь оленьих упряжек. На самой нарядной мужской ездовой нарте кем-ухол восседал старик в белом гусе[301] с шаманским посохом в руках. По его знаку упряжки остановились.
Тырков спрыгнул с коня и почтительно приблизился к нарте старика.
— Пычавола, карыс нумсанг хонняхо[302], — сказал он то немногое, что твердо запомнилось ему из прежних общений с остяками.
— Пычавола, руть-эква-пырыщ[303], — далекая улыбка тронула тонкие, похожие на трещину губы старика. — На понты парымын эты номы кзыта[304].
Посох был выточен из неглы,[305] закрасневшей от времени, как начищенная медь. Сверху его украшал крылатый медведь, в лапах которого замер объятый им человек, ниже — безголовые существа, уподобившиеся лягушкам, еще ниже — шу — змея.
Есть язык слов, есть язык изображений. Во втором языке Тырков покуда не тверд, но такие простые изъяснения, как на посохе, ему понятны. От совокупления крылатого медведя с человеком рождается шаман, его дар проникать в каждый из трех миров, общаться с добрыми и вредоносными духами, помогать людям преодолевать трудности их дальнего пути. Безголовые существа, уподобленные лягушкам, — это умирающие и оживающие в другом облике души предков и вместе с тем — знак единства жизни и смерти, света и тьмы, изобилия и голода, женского и мужского начал, а змея шу, которой никто и никогда из северных людей не видел, охраняет душу-тень во время ее путешествия в Патлан — Страну Мертвых.
Остяцкий народ невелик числом, но живет во многих местах по Оби и ее притокам. Есть в нем хонды-хо[306], считающие своими предками женщину-медведицу и женщину-зайчиху, Пор и Мось, есть соль-куп[307], числящие себя людьми Лимбыль-орла, Кассыль-кедровки и Сэнгиль-глухаря; есть кет[308], ведущие свою родословную по Богдэденг-кукушке и Кэнтанденг-орлу; есть много других, связанных с ними звериных и птичьих людей. У каждого рода — свой шаман. У каждого шамана — свой посох, у каждого посоха — свои украшения.
Тырков уже слышал о посохе с крылатым медведем и змеей шу. Им владеет большой шаман Тама-ира из соль-купов медвежьего рода коркыль-тамдыр. Одно время шаман этот жил в Сургутском остроге и там обучился изъясняться по-русийски.
— Рад тебя видеть, почтенный Тама-ира! — решил проверить свою догадку Тырков. — Куда оленей направляешь?
— Куль-Пугль, — не удивился его обращению старик. — Мат нунам плантентам.
Тырков непонятливо наморщил лоб.
— Великий Тама-ира бубен оживлять будет, — подсказал проводник Сырка.
Шаман кивнул.
— Ты куда путь держишь? — в свою очередь спросил он.
— И я в Куль-Пугль. Вместе поедем… — Тырков назвал себя, стал объяснять, зачем ему занадобилось в Куль-Пугль, но Тама-ира перебил его:
306
Человек с реки Конды; отсюда, вероятно, хант, ханты — один из народов, которые причислялись к остякам; по мнению ряда ученых термин остяк сложился из хантыйских слов АС, что означает Обь, большая река, и ЯХ — народ.