Трудно подумать о таком, глядя на Федора и Ксению. Еще труднее — на Ксению и царя Бориса…
Пока Нечай присматривался к тому, что делается возле Годунова, столовый человек поставил перед ним золоченую тарелку с ухой.
— Ты попробуй, попробуй, — снова зашептал ему Сутупов. — Такой ушицы ты в жизни не едывал. Ее монастырские люди готовят и мороженую в кругах присылают, дабы тайну приготовления соблюсти.
Нечай попробовал.
— Да, — согласился он, — Отменная уха… Уха из петуха.
— Како, како?
— Не обращай внимания, Богдан Иванович, это я к слову сболтнул.
Но Сутупов прицепился:
— Нет, не к слову. Доскажи, коли начал, а то рассоримся.
— Не проболтаешься?
— Ну вот еще, выдумал. Я не болтлив.
Пришлось раскрыть ему тайну монастырской ухи.
— Сперва и правда петух варится. Жирный, отборным зерном кормленный. А лучше того — куры. Они наваристей. Потом в той же воде варится осетр, за ним стерлядь, нельма и так, одна за другой, десять лучших рыб. Кости долой, только рыбий развар на курином жиру. Вот тебе и уха из петуха.
— Гляди ты! — поразился Сутупов. — Умно придумано.
Он набрал в рот варево и так замер, наслаждаясь нежным вкусом. Причмокнул сладко:
— Само на языке тает…
И вдруг вопросил быстро:
— Власьев у тебя вчера был?
— А у тебя?
— Ясное дело, — кивнул Сутупов.
— И у меня был.
— Ты своего человека на Курятный мост послал?
— Нет! — соврал Нечай. — А ты?
— Нет! — соврал Сутупов.
Вот тебе и уха из куриного петуха.
На курятном мосту
Тем временем Баженка Констянтинов заделался водовозом. Еще утром, когда они с дьяком Федоровым с глазу на глаз в белой комнате беседовали, вспомнился ему давний случай. Встретились в тесном месте два чумака. У одного на возу торговая соль, у другого живая рыба. Ну и заспорили, кто кому должен шлях уступить. Пока кричали да кнутами хлопали, какой-то из малокаменецких сорванцов сунул одному из волов колючку под хвост. Тот и взбеленился. Ка-а-ак взбрыкнет! Ка-а-ак понесет! Живая рыба вместе с кадкой на соль опрокинулась, одного из чумаков телегой придавило. Долго потом разбирались в Судной избе, кто прав, кто виноват. Да так толком и не решили.
Вот и сообразил Баженка устроить такую же неразбериху на Курятном мосту. Коли попадешься в руки к приставам, можно невинным прикинуться. Авось и сойдет. Или сбечь на водовозной кобыле. Там видно будет.
За две недели на Москве Баженка много чего успел повидать. Перво-наперво потерся у кремлевских приказов, из конца в конец прошел Китай-город, спустился на подол к старому посаду, что лег под кремлевским холмом у Москва-реки и в Занеглименье. Тогда-то и заметился ему большой пруд у мельницы под мостом, соединявшим отводную Кутафью башню с Троицкой на Кремле. В полыньях этого пруда брали воду окрестные люди и водовозы.
Туда и отправился Баженка. Высмотрел подходящий санный роспуск, который без труда катили две неказистые с виду, но еще не дотла заезженные лошаденки. Роспуск был легкий, в четыре бруса, поставленных на полозья. Большая обледенелая бочка схвачена с боков круглыми зажимами. Ослабь их, и кувыркнется она с саней в любую надобную сторону.
— Здорово, поилец! — подошел к хозяину роспуска Баженка. — Бог в помощь твоей водяной копейке!
— Какая нынче копейка? — недобро глянул на него тот, — Не видишь, мыкаюсь? Мало нынче охотников на воду тратиться. Едва-едва на корм собираю.
— А рубль перехватить хочешь?
— Ясное дело, — оживился мужик. — От рубля кто откажется?
— Ну так уступи мне до вечера свою водовозочку, и рубль твой.
— Это как это уступи? Чтобы ты с ней тю-тю? Ищи дурака!
— Не бойся, я тебе заклад дам, а после — обещанное.
— И какой же от тебя может быть заклад?
— А ты сам оцени. В рубельках!
— Оцени ему… Быстрый какой. Взялся тут неизвестно откуда…
Но Баженка решительно перебил его:
— Я тебе так, любезный, скажу: недосуг мне с тобою рядиться. Ты запрашивай, а там видно будет. Я ведь могу и другого охотника поискать. Посговористей.
Он чувствовал себя уверенно: деньги — сила. Вот они, в потайном месте на груди припрятаны. Рубельки и не такого упрямца, как этот мужик, сговорят.