Баженка поведал ему все без утайки. Однако говорить старался с каменным лицом, сторонними словами.
Федоров слушал, слушал да и вставил, будто занозу вогнал:
— Рад поди, что на мосту не твоих рук дело?
— Рад, — не сумел увернуться от прямого вопроса Баженка.
Он ожидал в ответ гнева, презрения, упрека, а услышал тихое:
— И я рад.
Их глаза встретились.
— Не удивляйся. Плох человек или хорош, а все одно — от Бога. За грехи ему спросится. Стало быть, не через нас тот спрос учинен. Не мы и ответчики. Пожалел нас Господь, спасибо ему, всемилостивому.
— Святые слова, — искренно поддакнул Баженка и выложил на стол деньги, оставшиеся у него после расчета с водовозом и владетелем саней-козырок. — Вот, Нечай Федорович, сдача. Копейка в копейку. Покатался, правда, малость для своего развлечения. Москву посмотрел, время скоротал. Уж не обессудь на этом. Душа взыграла.
— Оставь себе! — даже не посмотрел на деньги Нечай. — Небось, пригодятся. Мыслю в Сибирь тебя послать. Ты человек молодой, безсемейный. Голова у тебя не снизу растет, а сверху, как надо. Коли честно послужишь, сполна и заслужишь. По душе ли тебе мое слово?
— Но душе, — голос у Баженки предательски дрогнул. — Еще как по душе! Только непопутна мне нынче Сибирь. Совсем непопутна.
— Что так? — сломал брови дьяк.
— Не гневайся, Нечай Федорович, сперва выслушай. Осталась у меня в Трубищах монастырская невеста. Не можно мне ее бросить. Никак не можно. Мы с ней иконку батькам целовали.
— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Нечай. — Что за невеста? Сказывай по порядку.
И поведал Баженка о своей неотступной любви к Даренке Обросиме, о том, как свела и разлучила их изменчивая судьба. Поначалу сбивчиво говорил, торопливо, боясь утомить дьяка лишними подробностями, потом успокоился. И полились у него слова сами собой, да такие подъемные и уместные, что ай да ну.
Федоров слушал его жадно, не перебивая. Лицо у него потеплело, разгладилось, потеряло приказные черты. Видно, вспомнилась ему своя история, похожая на баженкину. Иначе с чего бы ему так перемениться?
— Вот и выходит, что нельзя мне в сибирскую службу идти, — убежденно заключил Баженка. — От латинской веры убежать можно, а от сердечной привязанности навряд.
— Зачем убегать? — вышел из задумчивости дьяк. — И на Сибири для нее место найдется. Вместе с твоею Даренкой. Была бы охота.
— Шутишь, Нечай Федорович?
— Нимало.
— Ну а коли возмоги нет?
— Я же сказал: была бы охота… Вот я сей час тебе все растолкую. Значит, так. Киевский воевода нам не помощник, понеже он Литвою поставлен и от этого многими делами Москве поперечен. Но есть кроме правительских уз узы православия. Смекаешь? Церковь и на разъединенной Руси неразрывна. Монастыри меж собою исправно сносятся. На новой неделе наведаюсь я в приказ Патриаршего двора. Пускай запросят из Межигорской обители твоих Обросимов всем семейством. К примеру, в Боровской или в Осифов[46] монастырь. Обменно, в милостыню або еще как. Там они из монастырской крепости выйдут, дабы царским именем в Сибирь на государеву пашню идти. Я позабочусь, чтобы задержек им никоторых не было. Ты мне сослужил, и я тебе сослужу. Вот и сквитаемся.
— А коли не захотят монахи Обросимов запрашивать или отпускать, что тогда?
Столь нелепое предположение развеселило дьяка:
— Захотят! Против соболей добрых кто устоит? Все будет, как я тебе говорю. Не сомневайся! Через Сибирь ты свою невесту быстрей получишь, чем убегом.
— Разве я поминал про убег? — поразился Баженка.
— Зато думал! И меня к тем думам пристраивал. Я, конечное дело, могу помочь, но мое предложение надежней. Вернемся к нему?
— Вернемся!
— Тогда порешим так: ты по моему посылу новый город на Сибири ставить убудешь. Томской. Для начала десятником у казаков. А там, как покажешь себя. Завидую я тебе. Молодой ты, смекалистый. Все у тебя впереди. Поцелуешь икону со своей любезной еще раз, засмеешься. И живи себе. Теперь смекнул?
— Смекнул, — недоверчиво ел его глазами Баженка. Потом вдруг брякнулся на колени: — Век не забуду, Нечай Федорович!
— Забудешь. И не такое забывается. Ну да ладно. Встань с полу-то. В коленях правды нет. Лучше выпьем по-братски. Все мы люди, все мы человеки. Кабы любовь нас соединяла, то и злу в нашу жизнь не вставиться, — он выпил, отер губы: — А деньги забери. Уговор у нас такой будет: на Сибири отдашь. Не мне, так кому из сыновей моих.
«Значит, не надеется долго на своем месте усидеть, — понял Баженка. — И над ним тучи висят».
Но виду не подал. Сунул в карман двадцать семь рублей с полтиною и пообещал: