«Баженок! — сама себе ответила Даренка. — Вин жде. Любий мий, коханий, незабудний».
И сразу ей стало легко-легко, будто и не храпит в стайне[158]перепуганный конь Серко, не курится вокруг порушенной огнем хаты липкий пепел, будто не захлебывается слезами мать, а татка не пробует успокоить ее невеселой шуткой:
— Плачеш, плачеш, та й чхнеш. А ну, стара?! Начхамо на усе недобре. Стайня целисинька, клуня[159]теж. Е де притулиться. Потим думати будем, що да як…
— Не потим, а зараз! — налетел на него монастырский урядник. — Ось я погляджу, кому чхать, а кому плакати!
Никто и не заметил, когда появился он в Трубищах. Мог бы прикатить и раньше. До особого двора, которым он между трех монастырских хуторов стоит, всего-то верста с половиною. Такой огненный дымовей оттуда только слепой не разглядит. Стало быть, проспал або не захотел со своими подручниками помогать крестьянам на пожаре. Зато на расправу куда как скор.
— Ось я допитаю, хто запальник! — нос и дряблые щеки урядника лоснились от жира; видно, сытился недавно свининкою, да не утерся после. — Ти, Обросима, запальник и е. Хата горить, а тебе усе смишки.
— Ни, пан урядник, ни. Вона сама загорилась.
— А ти де був на ту причу[160]?
Татка объяснил, где.
— А ти? — гаркнул урядник на неньку, — Та не вертись, як муха в окропи[161]! Кажи разом!
Не дослушав мать, стал он расспрашивать сестер, потом Даренку.
С того и начался его розыск в Трубищах. Обошел все хаты со своими людьми, допросил всех от мала до велика. Только на Трохима-Цапеню махнул рукой:
— Пошли дурня по раки, а вин жаб наловить.
Так и не сыскал урядник поджигателя, зато собрал по хатам лукошко яиц да шматок сала. Настроение его от этого заметно улучшилось.
— Нехай! — сказал он, загружаясь в сани. — Ось довидуюсь у панотця игумена, що з вами дилати. А поки уряд тебе буде — разом з другими хлопами шлях до мене чистити. Зранку и виходь.
— Як скажет, пан урядник, — поклонился ему Павлусь Обросима.
До ночи лепил он в клуне печь.
Спать легли вокруг тлеющих головешек, принесенных с пожарища, а наутро каждый взялся за свое дело. Жить-то надо.
На Сретенье Господне[162] отправились Обросимы всем семейством в ближнюю церковь, чтобы помолиться и освятить воду от призора очес[163], от свалившихся на них бед, а главное — узнать свою дальнейшую судьбу. Ведь Сретенье — ключевой день новомесяца, на него много примет свыше дается. Ну вот хотя бы такую взять. Солнце поворачивает на весну, зима на мороз. Кто пересилит? Коли родится от их встречи капель, быть землепашцам с доброй пшеницей. Если утром упадет снег — уродятся ранние хлеба, если днем — средние, ну а вечером — поздние. Чем раньше, тем лучше, потому как средние и поздние может непогода съесть. А с запасом в зиму уходить куда как надежней.
Февраль — месяц свадеб. Когда и какими они будут, Сретенье тоже показывает. На любой случай жизни у него подсказка есть. Для каждого христианина, в том числе для Обросимов.
Шагая но раскисшей дороге, они чувствовали как помолодело солнце, любовались первой зеленью, которая проклюнулась на прогретых им взгорках среди спутанной мочалами прошлогодней травы. Снег как-то враз упал. Он истаивал незаметно глазу, становясь тонкой ноздреватой корочкой. Но ручьев еще не было. От земли веяло холодком. Ни дождя, ни настоящего тепла, ни легкого шелковистого снегопада. Время будто остановилось, не в силах сделать последний шаг от зимы к весне. Вот и угадай, что оно готовит Обросимам.
Не надеясь только на силу освященной воды, мать принесла из церкви сретенские свечи-громницы и, отгоняя дьявола, прижгла всем своим домочадцам волосы — крест-накрест.
— Дай, Господи, свита цей голови! — шептала она. — И цей, и цей…
На седьмой день после этого, в начале сырной недели, явился в клуню урядник. Но как-то не по-обычному явился, а чинно, без шума. Оказалось, сам Межигорский архимандрит озаботился судьбой Обросимов, велел сказать им, чтобы собирались на новожительство в земли Осифова монастыря. Там им будет крепкая крыша и весь необходимый скарб, и скотина, а здесь прощаются все долги, подати и оброки. Пусть загружаются Обросимы в свою бричку. Что в ней уместится, с тем и пойдут. Выходить с монастырским обозом на день святого Власия[164]. Аминь!
— А де ж це таким Осифов монастир е? — спросил татка.