Много бед у Москвы ныне, все и не счесть. Бояре да дворяне меж собой власть делят, а нижнему люду от этого только горе и слезы. Но и то, слава Богу, что она под одною царской рукой лежит, своею верой укрепляется, а не рассечена по живому, аки Русь Украинская. Вот уже тридцать пять лет, как Великое княжество Литовское соединилось с польским королевством в Речь Посполитую. Теперь в Киевских пределах сидит литва с ляхами напополам, в Подолии, на Волыни и в дальнем Полесье також, по ту сторону Карпат — мадьяры, при Черном море турки, на Северной Буковине молдавы, а в Галичине и на дальней Волыни — опять ляхи. Ни у одного из народов, известных старцу Фалалею, нет такого неисчислимого полчища дворян, как у них. Многие сами себе дворянство присвоили. У иного шляхтича ни гроша в капшуке[190], зато ведет он себя с превеликою пихой[191]. Чужая земля для него лакомый кусочек. А еще жиды повсюду насели. Через шинки правят, ростами разоряют, владельческие закладные и прочие бумаги подделывают, всякие другие мошенства творят. Повсюду они главные торговщики, прокатчики[192] и заушники. Имения промотавшейся шляхты под себя берут, многие села и православные церкви. Теперь при всякой требе христианской надо им хорошую цену дать. Без выгоды для себя ключей церковных и веревок колокольных они не дадут. Хулят и попирают безмерно христианское учение, в нетвердых душах ереси возжигают. Вот уж воистину вселенские побродяги и притчи во языцах, хотящие прибрать всё под себя. Всюду, куда оком ни кинь, чужеуправство и безбожие. До чего дошло: справец[193]православной галицкой епархии назначается митрополитом киевским, но при согласии львовского католического архиепископа. А сверх того надо подтверждение польского круля получить. Межвластие губит православную веру, на которой Украинская Русь держится. А это пострашнее московских бед…
Даренка слушала и не узнавала Фалалея. Тот ли это смиренный старец, что привез Обросимам медную гривенку? В словах переменился, голосом закипел. Говорит без боязни то, о чем другие и помыслить не смеют. И кому говорит? Простому хлопу! Будто и от него что-то зависит.
Страшно стало Даренке: обоз еще на литовской стороне, а тут такие речи… У дороги тоже уши есть. Но и дослушать тоже хочется. Очень уж Фалалей широко захватывает. С ним, как на крыльях высоко в небе. Внизу бездна — дух пересекается. Но стоит превозмочь себя, вся Русь с ее неспокойными украинами откроется, все нити, незримо соединяющие их.
Если верить старцу, больших помех обозу на порубежье не ожидается, ибо у литвы с Москвою на двадцать два года заключен пососедский мир. Правда, с русийской стороны появилось много застав. Обыскивают возы с хлебом, ищут подметные грамоты от беглого царевича Димитрия. Но монастырские обозы пропускают безо всяких препятствий. Так что опасаться не стоит. Главное добраться до Почепа на Судости-реке, а еще лучше до Карачева и Болхова. Оттуда дорога на Волок Ламский поспокойнее будет.
С особой охотой пустился Фалалей изъяснять татке, кто такой Осиф Волоколамский. Оно и понятно. Сам черноризник. Ему ли не знать все тонкости монашеского жительства, его апостолов и святых отцов?
В миру Осифу было имя Иван. А происходил он из дворянского рода волоколамских Саниных. Сызмала пел в церковном хоре. Семи лет знал Псалтирь, восьми обучился чтению божественных книг. Был строг к себе и другим. Не терпел сквернословия, кощунства и смеха безчинного. Предназначение свое осознал рано. Когда ему минуло двадцать годов, решил уйти в иноческое безмолвие. На постриге в тверском Саввином монастыре нарекли его Иосифом. Но не задержался он там, перешел в Боровскую обитель под Москвой к преподобному старцу Пафнутию. Сей игумен был суров зело, требовал послушания без рассуждения. Иосиф с готовностью следовал ему, а по смерти Пафнутия стал его преемником. Хотел он вернуть братию к древним преданиям, когда всё было общее, устав соблюдался незыблемо, крепкое питие полностью запрещалось, как и вхождение в обитель женоты и отрочат. Но воспротивилась братия. И тогда отправился Иосиф по заволжским монастырям, дабы взять лучшее у них в устав истинного монашества. Ходил он, скрывая свой сан игуменский, с охотой брался за всякие черные службы. А когда вернулся в родные края, дал ему великий князь Борис Васильевич Волоцкий, единокровный брат Ивана Третьего Московского, землю и средства на возведение своей обители. Среди первых пострижников оказалось у него немало именитых бояр, которые пришли с земельными и денежными вкладами. Но в своем покаянном горении они были равны с простой чадью. На возведении монастырской церкви, еще деревянной, игумен носил тяжелые бревна вместе с князем Волоцким. Оттого и стали называть его Осифом Волоцким. Но и Волоколамским тоже.