Обозным людям тоже хорошо: можно отоспаться, похлебать горяченького, смыть с себя дорожную грязь. И лошадям роздых. У них впереди еще сотни верст.
Пока обоз двигался к Моравску, Гриц Куйка не отставал от брички Обросимов, а в Моравске исчез, слова не сказав. Был и нет его.
Даренка обрадовалась: ну наконец-то отцепился от татки этот чертобрех! Совсем голову ему задурил. Слава Богу, никто их речи не подслушал да не заявил на них донос.
Но радость ее продолжалась не долго.
Верст за пять до Чернигова нагнал обоз одинокого странника. На нем был потертый армяк, собачья шапка и замызганные лапти. В правой руке дорожный посох, в левой — лямка заплечной торбы.
Дождавшись, когда бричка Обросимов поравнялась с ним, странник спросил:
— Як ся маеш[212], Павлусь?
— Ба! Старый знаёмый! — не без труда узнал его татка и добавил с неприязнью: — Иш виридився, мов индик черниговский!
— А ти ув Чернигови хоч раз був? — не обиделся на него Гриц Куйка. — Видкиля тоби знати, яка виглядка у черниговских индикив? Краше ходи до мене. Побалакаем.
Не сразу, но выманил-таки татку из брички. По словам Куйки, он и не думал никуда исчезать. Так получилось. Встретил на майдане[213] у церкви знакомого чумака, который пригнал из Кочубеева[214] маджи[215] с солью. Разговорились. Хлебнули горилки. Решили побаниться. Там Куйке одяг и подменили. Не станешь же вертаться в обоз в чужом армяке? Вот и отправился он дальше сам собою.
Отмяк татка, поверил Грицю. Снова зашагали они рядом. Да не долго на этот раз теревенькали. Откуда ни возьмись, набежал дозорный разъезд черниговского воеводы Кашина-Оболенского. Ни слова не говоря, спешились казаки и ну сгонять обозных людей в одно место. А там однорукий полусотник нетерпеливо похаживает, короткой татарской плетью играет. Она у него толстая, круглая, без спуска, а в черене — нож. Его по оголовку чеканной рукоятки видать.
Сунулся было к полусотнику обозный игумен Диомид, но тот на его проезжие бумаги и глядеть не стал.
— Отсядь, старче, не мешай сыск делать! Знаю я, как эти грамотки пишутся. Живые глаза зорче мертвых буковок, как думаешь? Вот мы сейчас через них и пропустим твоих людишек.
По его знаку привели казаки прекрасную лицом, но грубую телесами молодку, поставили рядом со своим грозным начальником. Потом притащили истерзанного старика с веревкой на шее. Он ничего вокруг не видел, только плеть в любовно сжимающей ее руке.
— Не на меня пялься, пес шелудивый! — ожег его взглядом полусотник. — На них! — он ткнул нагайкой в сторону стабунившихся обозников. — Коли до вечера не изловим израдцев[216], пеняй на себя! — обратным движением он хватил плетью молодку: — И ты, дура-баба, зри! Умела упустить вора, умей и сыскать. Не то выжму я тебя до ребрышков, усолю, как воблу.
— Ежели тебя самого… до тех пор… не усолят, — едва ворочая синими губами, вымолвила та. — Оченно ты… на расправу… жаден… Князь Кашин… за такое не пожалует.
— Ничего, как-нибудь оправдаюсь, — ухмыльнулся полусотник. — Я за него руку положил, — и скомандовал: — На-чи-най!
Казаки вытолкнули вперед одного возчика, потом другого, третьего. Доказные послухи[217] ощупывали каждого воспаленными глазами, переглядывались, отрицательно качали головами.
Дожидаясь своей очереди, Павлусь Обросима поинтересовался у молоденького казака:
— Будь ласка, почесний пане, выдновидай мени, шо за людив ви шукаете?
Казак не сразу сообразил, кого этот монастырский мужичонка навеличивает почтенным господином, а когда понял, исполнился собственной важности. А что? Для служилых он, может, и правда, Ванька-На-Побегушках, а для этого трухлявца самый что ни на есть Пане-Казак.
Помолчав для порядка, он уронил вполголоса:
— Лазутчиков с литовского верху ловим. От самозванца-расстриги на Донец крадутся… Но это не твоего ума дело. Понял?
— Ще б не зрозумити, — подтвердил Обросима. — Тильки яки серед нас лазутчики? Отже хоч на мий жиночий гатунок[218]подивися…
Он оглянулся на свое семейство, а там посередке пристроился Гриц Куйка, да не сам по себе, а с Нестиркою на руках. Колысает его, будто сыночка. Когда он успел перенять его у Параски, Обросима и не заметил. Да и не в том печаль. Другое худо: за женские спины решил спрятаться Гриц, ребенка безвинного под дурную нагайку готов подставить. Честный калика так не поступит. А может он и не странник вовсе?