Поздно, ох поздно взялся за своего оболтуса Нечай. Раньше надо было, пока не учал он по Москве со своими дурацкими забавами шастать. А виной всему Нечаиха с ключницей Агафьей. Одна ему во всем потачку дает и другая туда же. Любуются им, точно красной девицей. Он и рад стараться. Тело нагулял молодецкое, а умом не дозрел. То с мужиками за Колымажным двором в руколом ввяжется. Любо ему запустить свои железные персты в пальцы соперника и осилить его на спор. То нагрянет с потехой в Серебрянские бани на Яузе и ну голых баб суматошить. То прикинется на конном торгу цыганом. Сколько раз откупала его Нечаиха у пристава, чтобы шума не поднимал. Мужу об этом ни гу-гу, будто его это и не касается. Но чьим именем? — Да его же, Нечаевым. Пятнают тайком, кто во что горазд, а ему и невдомек.
Нет уж, хватит! Дымно кадить — святых зачадить. Пора и на ум Кирилку ставить.
С неделю назад Нечай отделил самовольна от старшего сына, тихого и покладистого Ивана. Пускай в разных комнатах живут. Незачем большаку под Кирилку подстраиваться. Не дай Господи, и этот дурачничать учнет. А чтобы не было обиды, задал и тому и другому переписать наиважнейшие приказные бумаги. У кого лучше получится, того и отличит.
Лицом Кирилка и правда пригож, весь в мать — глаза разлетные, нос прямой, смоляные кудри сами, без накрута вьются. А норовом ни в нее, ни в отца, а в неведомого им куролесиика. Видать, был у них уже в роду такой вот Кирилка. Непременно был.
Нечай недобро оглядел сына. Душа кипела накричать на него, руки чесались отвесить оплеуху. Но… нельзя, нельзя! Спугнешь парня — слова потом из него не вытянешь. Ведь он не только чудить горазд. Есть в нем этакая несуразность. Нашляется, напроказит, а после днями сидит в дому, слушает, размечтавшись, агафьины сказки. Ну совсем как дитя малое. Или с птахами да всякой живоползущей мелюзгой возится. Ласковей его тогда и почтительней никого на свете нету. А какой понятливый и непривередный! Ну ангел и ангел. Кабы не высовывались у него порой из-под белых одежд чертячьи ножки, цены 6 ему не было.
— Ну-ка, похвались старанием своим, — по-власьевски сбросив шубу на лавку, подсел к столу Нечай. — Изрядно получается, — он перевернул отложенный лист, — И тут изрядно. — однако, присмотревшись, добавил: — А в этой строке пером пробрызгано. Надо было сразу песком присыпать и мелом забелить. Да и помарка в нижнем ряду выскочила.
— Это я мигом, — потянулся за мелом Кирилка. — Не успел начисто…
— Оставь, — придержал его за локотницу Нечай. — После сделаешь. Лучше ответь-ка мне прямо, краснолисец великий, прилагал ты свою руку к челобитию самозванцу Отрепьеву или это врут на тебя? Токмо без уверток. Да или нет?
Кровь прихлынула к лицу Кирилки, под неотросшей еще как следует бородкой дернулся острый кадык.
— Пошто молчишь? Я поди не от безделья спрашиваю. По-отцовски. Мне это точно знать надо и без всякого промедления.
— Прилагал, — чуть слышно выдавил из себя Кирилка. — Токмо не самозванцу, а царевичу.
— Что не запираешься, хвалю, — едва справился с собой Нечай. — Теперь объясни про царевича. Нешто и впрямь веришь, что он из мертвых встал? Или тут больше умысла?
Кирилка неопределенно пожал плечами.
— Ну все же? — не отступал Нечай. — Я понять хочу. Он на московский трон чужеземцем басурманится, а тебе-то, руссиянину, какая от этого польза?
— Пора менять старое на новое! — уже уверенней высказался Кирилка. — Вот почему. Зазлобились через меру, в беспорядок впали. А тут случай сам в руки идет.
— Случай, говоришь? — утиный нос Нечая смешно дернулся. — Это кто же тебе такое в голову вбил? Нешто сам додумался?
— Сам!
— Молодец! И про старое на новое — сам?
— И про это тако ж.
— А я думал, чужие зады повторяешь. Прости великодушно. Прошибся маленько. Я человек старых порядков, а у тебя к новым душа лежит. Вот и разобъясни мне без обиняков, где я обомшел?
— Рассердишься, батюшка, коли я так-то…
— Тебе ли, сорвиголовушке, бояться? — горько развеселился Нечай. — Небось, на дыбки без огляду ходишь, а тут отец ему в опаску. Охо-хо-хо! Раньше надо было про мое сердитство думать, пока в яму не спихнул. А теперь крой напрямки, сынок.
— Хоть про царя Бориса?
— Хоть про него!
Кирилка развернул плечи, прокашлялся да так, что огоньки свечей ходуном заходили. И вдруг спохватился:
— В какую-такую яму?
— Всему свой час. Ты говори, говори. Токмо без гомозу.
И Кирилка заговорил. Первым делом о царе Борисе и его приспешниках. Народ от них не зря отвернулся. Люты слишком и корыстны не в меру. Испохабили все вокруг, довели до края. Коли не остановить зло, оно всех задавит.