Даренка верила и не верила старцу. Да разве может быть такое в почтенных странах? Их всегда в пример русийским народам ставят — де и богатые, и просвещенные, и боголюбивые. А выходит, у них неуладу не меньше.
Многое не понимала Даренка. Ну как это можно — христианам жечь христиан? Ведь Иисус Христос один и учение у него одно. Он к любви призывает, а не к ненависти. Не дай Бог, явится завтра новый Лютер и обвинят его во всех смертных грехах. Будто не сам он злом на зло отвечал…
А у татки своя догадка выскочила: де было у кого поучиться царю москальскому Иоанну Грозному. У папистов! Они у себя особых монахов для расправ завели, и он опричный монастырь устроил. Там суд и здесь суд. Назва у них разная, а крови с той и с другой стороны сверх всякой меры…
Вскинул на него удивленные глаза старец Фалалей: а ведь и верно, есть сличье. Однако у царя Иоанна монахи были поддельные — из бояр да престольных дворян, переодетых в рясы. И чины монастырские они себе не по-братски брали, и жили в злобе…
Даренка стала уставать от множества незнакомых слов, трудных имен и понятий, а татке хоть бы что. Разохотился, осмелел. При монахе о монахах без должного почтения говорит. Будто еретик какой. Других темница немтырями делает, а ему язык развязала.
И старец Фалалей осторожность потерял. Речет, как знает и как думает. Это ли не еретичество? Услышал бы его архимандрит Межигорский, небось, не похвалил бы. О настоятеле обоза Диомиде и говорить нечего, он еще на Черниговском шляхе от Фалалея отрекся.
Много узнала Даренка ныне, ой много. Будто в бездонную криницу заглянула. А там вселенские страсти кипят. Жутко ей стало, голова кругом пошла, а уйти некуда. Да и зачем уходить? Сперва любовь нежданная ей мир раздвинула, а теперь дорога и тюрьма.
Спохватилась Даренка: на месте ли медная гривенка, присланная Баженкой? Не сорвали ли ее дозорные казаки в суматохе? Полапала[243] себя по груди: слава Богу, цела! Вот она, под срачицей[244] — теплая, ласковая, незаменимая. Надо будет ее переховать, пока не поздно.
Стала думать, куда лучше перепрятать. В темничке — опасно. В любой час заберут Даренку отсюда и прощай гривенка. На себе держать плохо. Коли попадется допытчик под вид однорукого полусотника Нагайки, с ног до головы велит обшарить. Для таких ничего зазорного нет. Им бы только хватать, заголять, бить. Одна надежда на старца Фалалея. Всё ж таки монах, доверенное лицо Межигорского архимандрита. Его под горячую руку забрали. Долго держать не посмеют, передадут на суд здешнему владыке. Вот и спасется гривенка. А через нее, может статься, и они с таткой.
В мыслях всё хорошо выходило. Осталось передать гривенку старцу.
Но не так-то это просто. Сбивать его с речи нельзя. А разговор у них с таткой затеялся долгий — не видно ему ни конца ни края. Придется ждать и слушать. Слушать и ждать.
Глаза у Даренки начали слипаться. Она незаметно пересунулась в угол, приклонила голову к стене, поджала ноги. Голоса беседчиков звучали всё тише. Старец Фалалей продолжал объяснять татке, почему война между папистами и лютерами не на пользу православию. А потому, что у каждой страны свои люди, свои обычаи, свои занятия и всё другое. Какова в них жизнь, таково и вероисповедание. У италийцев, испанцев, франков або у тех же поляков, к примеру, нрав от природы пылкий, выспренный. Они склонны к торжественному богослужению — среди величия настенных росписей, небесной музыки и богатых одеяний. От земных щедрот в них телесные силы бунтуют. Вот и церковь у них такая — римско- католическая. Иное дело английцы, шведы, голланды и прочие германцы, живущие к северу. В них больше ума и деловитости, чем праздности и уявы[245]. Они более строги, неприхотливы, хозяйственны. А всё это и есть в протестантских верах. Что до православия, то в нем сердце и ум изначально равноправны. Их союз скреплен духом братства и человеколюбия, который идет не от земных управителей, а от царя небесного. Оттого и не ходят православные люди в крестовые походы, не навязывают другим народам постыдные унии, не ждут выгоды от войны меж иноземных христиан, дабы укрепиться на их месте. Им бы у себя на Руси истинно божий порядок навести…
Даренке хотелось дослушать вещего старца. Очень уж он высоко мыслит. Но сонница оказалась сильней. Она расслабила ее и уронила на кутник. Бережно уронила, жалеючи. Еще и таткиной гуней[246] прибросила, чтобы согреть. Ласково шепнула: спи, доненько, спи…