— Мне лучше знать, чего я боюсь, — заворочался на лавке с мягким накладным сидением Нечай. — А вот ты, я вижу, и точно ничего не боишься. Смел самозванца навеличивать.
— Могу и тебя, коли так.
— Меня? — оторопело уставился на думного дьяка Нечай. — Это кем же, Афанасий Иванович?
— Да хоть бы сыном царского конюшего Федорова. Неважно, что родительница твоя из сенных девок была. Димитрия Углицкого тоже вон попрекают, де мать его седьмой женой Иоанну Васильевичу приходилась. Стало быть, незаконная. А но мне так любой закон должен проверяться божьим знаком.
— Власьев подбодряюще поднял кедровый кубок, — Твое здравие, Нечай Федорович. Пусть все отнятое возвращается на круги своя. Одним — царство, другим — боярство. А нам всем хочу пожелать здравомыслия во времена тяжкие.
— Спасибо на добром слове, — ответно возгласил Нечай. — Ты, я вижу, горазд заживо чудеса творить. Только они не по мне, Афанасий Иванович. Твое здравие!
— Выпьем и на этом, — Власьев сделал несколько глотков.
— Жаль, право…
— Чего жаль?
— Жаль, мало посидели, — думный дьяк отвалился от стола.
— Пора и честь знать. — Однако подниматься не спешил, ожидая, не попросит ли Нечай посидеть еще. — На дворе-то совсем черно. И замятия расходилась.
— Да-а-а, — неопределенно протянул Нечай. — Непогодица.
Пришлось Власьеву и впрямь подниматься.
Они сошлись у лавки с шубой думного дьяка. Нечай проворно, не хуже Овери, распахнул ее, поймал рукавами вельможные руки, но тут обвалилась с плеч его собственная шуба. И остался Нечай перед гостем в волглом халате.
— Аки татарин! — увидев его без меховой наброски, не удержал улыбки Власьев. — Сразу видно, в каком приказе сидишь, к каким порядкам душой ближе. А я тут тебе про европы толкую.
Однако Нечай шутки не принял:
— Меж разных стран живем, да своим умом!
Теперь Власьев стал накидывать на него шубу, но без нужной ловкости. Их руки мимолетом сошлись и, отстрельнув одна другую, тотчас разбежались.
— Помилуй, Нечай Федорович, — спохватился Власьев, оглядывая Нечая снизу вверх, — Я ведь тебе про Лучку-то Копытина не все досказал. Ахти на меня! Совсем под душевные беседы с памяти сбился. Ну так вот, назвал этот самый Лучка на Пыточном дворе других челобитчиков, да не всех. Завтра наденут ему, калечному, черный мешок на голову и поведут доказным языком, дабы вспомнил место, где они собирались. По прикидкам это дом твоего родственничка Дружины Пантелеева. Соображаешь? Его Василей с твоим Кирилкой не разлей вода…
Нечая будто под дых ударили. Он разом огруз, в глазах зарябило.
— Не может такого быть, — заборматал он потерянно. — Не знаю я никакого Копытина. И Кирилка не знает!
— Не зарекайся наперед, Нечай Федорович. Лучше сына спроси.
— И спрошу! — с вызовом пообещал Нечай. — Как есть спрошу.
— А после подумай, как быть, — участливо придвинулся к нему горячий потный Власьев. — Я ведь нарочно пришел — тебя упредить. Все ж таки мы с тобою не первый год пополам дьячим. Помогать один другому должны, даже если не во всем согласны.
— Да чем тут поможешь, коли подтвердится? — махнул рукой Нечай.
— Не скажи, Нечай Федорович. Утро вечера мудренее. Одно я ведаю твердо: доказного Лучку оденут в мешок ровно пополудни. Из Китай-города его выведут через Неглинные ворота на новый Курятный мост. Это первый случай. Мало ли что сверху может упасть? Дальше его погонят левым берегом в сторону Верхних Подгородок. Вот и второй случай. И так до пантелеевского дома. Надо токмо найти человека с головой. Он сам все устроит.
— На что толкаешь? — задохнулся Нечай.
— На то и толкаю, чтобы Разбойного приказа избежать. Или ты другой способ знаешь? — Власьев открыл дверь в прихожую. — Нет, Нечай Федорович, не замоча рук, не умоешься, — и велел невидимому Овере: — Эй, человек! Сопроводи! — затем шагнул за порог, легко ступая, и растворился в мерцающей полутьме. Будто его и не было.
Бесстарая молодость
Не откладывая дел в долгий ящик, Нечай нагрянул к среднему сыну.
Кирилка и впрямь сумерничал над листами, заданными ему в перепись. В другой раз Нечай порадовался бы такому его прилежанию, а нынче — тошно смотреть. Наблудил, вот и делает вид, будто в радость ему вымалевывать красные буквы, а следом цепочки малых строк нанизывать на разгонистое перо.
Поздно, ох поздно взялся за своего оболтуса Нечай. Раньше надо было, пока не учал он по Москве со своими дурацкими забавами шастать. А виной всему Нечаиха с ключницей Агафьей. Одна ему во всем потачку дает и другая туда же. Любуются им, точно красной девицей. Он и рад стараться. Тело нагулял молодецкое, а умом не дозрел. То с мужиками за Колымажным двором в руколом ввяжется. Любо ему запустить свои железные персты в пальцы соперника и осилить его на спор. То нагрянет с потехой в Серебрянские бани на Яузе и ну голых баб суматошить. То прикинется на конном торгу цыганом. Сколько раз откупала его Нечаиха у пристава, чтобы шума не поднимал. Мужу об этом ни гу-гу, будто его это и не касается. Но чьим именем? — Да его же, Нечаевым. Пятнают тайком, кто во что горазд, а ему и невдомек.
Нет уж, хватит! Дымно кадить — святых зачадить. Пора и на ум Кирилку ставить.
С неделю назад Нечай отделил самовольна от старшего сына, тихого и покладистого Ивана. Пускай в разных комнатах живут. Незачем большаку под Кирилку подстраиваться. Не дай Господи, и этот дурачничать учнет. А чтобы не было обиды, задал и тому и другому переписать наиважнейшие приказные бумаги. У кого лучше получится, того и отличит.
Лицом Кирилка и правда пригож, весь в мать — глаза разлетные, нос прямой, смоляные кудри сами, без накрута вьются. А норовом ни в нее, ни в отца, а в неведомого им куролесиика. Видать, был у них уже в роду такой вот Кирилка. Непременно был.
Нечай недобро оглядел сына. Душа кипела накричать на него, руки чесались отвесить оплеуху. Но… нельзя, нельзя! Спугнешь парня — слова потом из него не вытянешь. Ведь он не только чудить горазд. Есть в нем этакая несуразность. Нашляется, напроказит, а после днями сидит в дому, слушает, размечтавшись, агафьины сказки. Ну совсем как дитя малое. Или с птахами да всякой живоползущей мелюзгой возится. Ласковей его тогда и почтительней никого на свете нету. А какой понятливый и непривередный! Ну ангел и ангел. Кабы не высовывались у него порой из-под белых одежд чертячьи ножки, цены 6 ему не было.
— Ну-ка, похвались старанием своим, — по-власьевски сбросив шубу на лавку, подсел к столу Нечай. — Изрядно получается, — он перевернул отложенный лист, — И тут изрядно. — однако, присмотревшись, добавил: — А в этой строке пером пробрызгано. Надо было сразу песком присыпать и мелом забелить. Да и помарка в нижнем ряду выскочила.
— Это я мигом, — потянулся за мелом Кирилка. — Не успел начисто…
— Оставь, — придержал его за локотницу Нечай. — После сделаешь. Лучше ответь-ка мне прямо, краснолисец великий, прилагал ты свою руку к челобитию самозванцу Отрепьеву или это врут на тебя? Токмо без уверток. Да или нет?