Как-то раз на глазах Тыркова приключилась такая история. Гнали нутники стадо племенных коров для Борисоглебского монастыря, что на Ушне-реке, а в пути к ним муромские перекупщики подкатились. Дали перегонному шишке изрядный посул, он и соблазнился. А еще тем соблазнился, что не надо будет платить пошлину на Торговой стороне — по четыре копейки с московского рубля. Но жадность наказуема. Кто-то донес про ту сделку в Муром, и полетела оттуда за нутниками погоня. Увидел шишка, что дело плохо, и шасть в кусты. Бросил свою артель на волю случая. А муромские досмотрщики начет ей предъявили — за нарушение таможенных правил. Тут-то и выступил вперед Елистрат Синица: «Добро пожаловать, служивые! Сколько вору ни воровать, а виселицы не миновать. Хватай нас! Не поделом, так помелом. Верно я говорю, братцы?» Озадачились померщики: ты чего это плетешь, горбатый? А он, глазом не моргнув, дальше спрашивает: первую половину вора изловили, а вторую когда изловите? (перекупщиков, значит). Ведь ежели есть одна половина, должна быть и другая?.. Те на него с руганью, а он к ним с улыбкой. Притчу о ногах, которые по вине неразумной головы в беду попали, поведал. И тут же на нутников ее перевел: де коли шишка от наемщины сбег, не дав расчету, то и вина вместе с ним сбежала. Фьюить! Ее надо ловить, а не тень бесплотную. На нутниках прямой вины нет, стало быть, под наказание они не попадают, понеже сами в горькой обиде. Словом, праведный гнев муромских тамгачей незаметно на милость перевел. На том и разошлись. А ведь могла артель голой до нитки остаться. После того случая хотели нутники Елистрата Синицу своим шишкой сделать, но он не взялся. Рад бы, говорит, сердцем, да душа не принимает. Мне Богом назначено среди вас обретаться, снизу, а не сверху. Здесь понадсадней, зато и повольней. А коли надо будет новому шишке от своего горбатенького ума что присоветовать, так я это с превеликой охотой…
А какой дединька Елистрат былинник был, какой сказочник! И благоверная его — Маюта — тем же отличалась. Сказея из сказей. Как учнут они в очередь баять, да петь, да смутки и баламутки изрекать, заслушаешься. То сладко на душе, то озноб по коже пробирает, то смех из нутра сам собой сыплется — попробуй остановить.
На тех побайках Тырков и вырос. Много дорог прошло перед ним, много людей, и от каждого в памяти что-то осталось. Сказки дединьки Елистрата приложились к ним, расцветили незабываемо. Глубже других запала в душу сказка о богатыре и чудище. Всяк ее знает, да на свой манер. А сказывается в ней об огнедышащем змее, который навалился прилетать в чужую страну за легкой добычей. Пресытившись даровым златом и серебром, потребовал на похотение себе самую распрекрасную и добронравную из девиц того несчастного царства-государства. Тут-то и объявился бесстрашный богатырь, стал биться с чудищем и на земле и в облаках — не на жизнь, а на смерть. Одолел-таки злодея. Освободил девицу. А с ней вместе и народную душу освободил, потому как самое красивое и бесценное у народа — общая душа.
Много богатырей билось за девицу, а Тырков из всех одного выбрал — святого великомученика Георгия Победоносца, а проще говоря, Егория Храброго. В русийских землях, по свидетельству дединьки Елистрата, Егорий появился еще в те поры, когда по ним ни пеш человек не прохаживал, ни конный не проезживал, а в темных дремучих лесах да в горах высоких, да в морях глубоких и реках широких обитали всякие звери лютые и рогатые, рыбы прожорливые и стада змеиные. Вот и стал Егорий всеволием Божьим, делами и молитвами своими, вещим словом устраивать землю светлорусскую, утверждать в ней веру крещеную, защищать ее ото всякого зла и завоевания. От него-то, Егория-змееборца, и пошли славные киевские богатыри — Волх Всеславович, Святогор, Микула Селянинович, Илья Муромец, Добрыня Никитич, Олеша Попович со товарищи, а от дракона — Скимен-зверь, Идол Скорпионович, Жидовин, Змей Горыныч, его сын Тугарин Змеевич, ну и конечно, Кощей Бессмертный. Без него-то как?
Широка Русия, но человеческий мир намного шире. Давно ли Сибирь Москве незнаемым местом казалась? А ныне вот она — вокруг неизмеримо раскинулась. Но это первая Сибирь. За ней далеко простирается вторая, а уж за второй — третья. Там и есть Гилянское море[321]. Еще в древние поры — по былинкам дединьки Елистрата — доходил туда завоевательный царь Македон[322], ружье там свое спрятал и колокол. Насчет ружья Тырков дединьке не поверил — какие ружья у древних царей? А вот колокол — пожалуй. Интересно бы найти… От того царя Македона, через византийские да греческие руки, и достались Москве ключи от востока, а с ними вместе — белый клобук Вселенской церкви и шапка Мономаха.
Нынешней зимой, незадолго до Касьяна немилостивого, проезжал по Тобольской Сибири иноземный человек — из калмыцких земель по царской грамоте к себе в датские земли возвращался. Против выездной грамоты оказалось у него четыре лишних холопа — два калмычонка и два остячонка. Озадачились казаки таможенной службы: как быть? Все ж таки датский подданный, не своим чета. Решили письменному голове доложить — ему лучше знать, лишние или не лишние у проезжего мальцы. Оказалось, иноземец по рождению евреин, а у калмыков в священниках служил. Во многих землях успел побывать, во многих языках сведом. Калмычонков из степи вез как своих кулутов — рабов, значит. А остячонков к ним уже на Сибири прикупил. Вот и купчая крепость, извольте взглянуть (это у них так в европах привыкли — одного человека будто многих навеличивать).
Заинтересовался Тырков купчей. Дателем в ней некто Антипа указан. Уж не тот ли это черный поп Антипа, что явился на Обь место для Никольского монастыря искать, да так все найти не может? Худая слава за ним тянется: сам греховен, а других к очищению зовет… Иноземец подтвердил: остячонков ему и верно черноризник продал. Божье дело…
Тыркову аж сердце сперло: как так божье? — Дьявольское! Полуночное! Нечестивое! Христов воин не тот, кто крест на себя надел и божьим служителем нарекся, а тот, кто несет людям дружелюбе и успокоение. Это надо же: собрались два перевертыша, русийский и датский, неискренне своих богов почитающие, и устроили позорную распродажу кулутов. Святотатцы! Нелюди!
Однако воли своему гневу Тырков не дал: не гоже письменному голове перед лукавым иноземцем из приличий выходить. Пусть видит, что власть в Русии справедлива и требовательна, не взирая на лица. Составил он строгую государеву бумагу, де калмычоиков и остячонков у датского послужильца тот час забрать, а ему из казны выплатить за них кабальные деньги, сколько положено. Не удержавшись, прибавил изустно: государь наш Борис Федорович наперед всего повелел в сибирском царстве никаких пленных людей послам и посланникам иных стран в покуп не давать и за рубеж не вываживать, а которым сие повеление не ведомо, упреждать всяким образом, а которые не послушают, с тех спрашивать сурово.
По недавней отписке Нечая Федорова такая грамота от государя давно подготовлена, у царского дьяка Сутупова лежит. Стало быть, Тырков вправе сослаться на нее — ну хотя бы для того, чтобы осадить надменного иноземца. Ишь как он смоленой бровью недоверчиво шевельнул, де не может такого быть, понеже везде на Русии смута и воровство.
Тырков в ответ свои брови насупил: а ты проверь!
Не стал иноземец судьбу испытывать, взял казенные деньги и двинулся поскорее дальше. Уже из Верхотурья прислал он Тыркову издевательскую бумагу в два слова: шелап потешный. Над этими словами намалевана была малая царская корона в три разноцветных зубца: по краям белый и черный, а посредине зеленый — с крыльями и медвежьей лапой на нем. Лапой шелапа. Шелап этот, по верованиям обских людей, был когда-то сыном верхнего бога Нуми-Торума и жил с ним на белых небесах. Став взрослым, захотел сын занять место отца и восстал на него. Рассердился Нуми-Торум и сбросил негодника на зеленую землю. Там шелап оброс мхом, который потом превратился в теплую шкуру, отрастил когти, чтобы проворно лазить по деревьям и удачно охотиться, устроил себе берлогу и стал хозяином тайги. Одни его Консыг-ойкой зовут, что значит Когтистый Старик, верят, что прежде он человеком был, дал людям огонь и лук, чтобы от врагов и холода обороняться. Другие его страшатся, потому что бог Подземного мира Куль-отыр, желая досадить Нуми-Торуму, сделал медведя главным своим духом и вместе с латтарыт йеретя, покойницкими страшилищами, поставил охранять вход в преисподнюю. Есть остяки, которые у себя в жилищах из малых медвежат больших выращивают, ласково называя их Ман Иямы — Мой Сын. А потом охотятся с Ман Иямы на лесных медведей… На шаманском посохе Тама-иры изображен Крылатый Медведь. Жители соседнего стойбища называют себя людьми медвежьего рода коркыль-тамдыр. И все это тоже шелап — Шелап многолицый.
322
Имеется в виду полководец Александр Македонский (356–323 гг. до н. э.), пытавшийся создать под своим господством мировую империю.