Пригрелся на своей нарте Василей Тырков, глаза зажмурил от вешнего света, и вдруг почудились ему непонятные звуки — будто где-то неподалеку лопасти водяной мельницы крутятся. Тяжело этак крутятся, с перебоями. Озадачился Тырков, велел стремянному Семке Паламошному разузнать все доподлинно. А тот, не долго думая, поворотил коня к придорожному кедру, ухватился за нижнюю ветвь и сходу взлетел на смолистое развилище. Оттуда по стволу устремился вверх. И вот он уже высоко над землей — тайгу озирает.
— Ну что там? — по-хозяйски окликнул его снизу Кирилка Федоров. — Узрел?
Семка на него и внимания не обратил. Федоров-младший ему не указ. Не он посылал, не ему и спрашивать.
— Слезай, коли пусто! — не унимался Кирилка. — Не задерживай!
— Кому пусто, а кому атаман Дружина Юрьев следом идет, насмешливо упало сверху. — Со всей снарядною снастью.
Новость эта тот час облетела обоз и вернулась к Василею Тыркову.
— Ждать будем?! — то ли спросил, то ли доложил ему Кирилка. — Я команду дам!
— Не надо, — остановил его Тырков. — Небось не заблудится. Впереди ночевка. Там и догонит…
Атаман тюменьской полусотни казаков и стрельцов Дружина Юрьев показался Кирилке старым лошаком с редкими желтыми зубами. Волосья у него сивые, лоб морщинистый, борода в два клока свалялась. А голос? Такого голоса Кирилка давно не слышал: мало того что сиплый, еще и скрипучий, и невнятный.
— Со свиданием, Василей Фомич, — поклонился Тыркову Юрьев.
А обозному голове не поклонился. С того и началась к нему кирилкина неприязнь.
На переправе через Туртас, когда Дружина Юрьев оттер Кирилку от саней со скорострельной пищалью, де не суйся не в свое дело, приятель, эта неприязнь еще больше окрепла. Да что это за старый хрыч? Откуда взялся? Ишь, атаманишко. Выше обозного головы себя возомнил.
Потом выяснилось, что Дружина Юрьев не простой атаман, а заслуженный вояка — из той самой ермаковской казачины, что за два с лишним десятка лет на сибирских походных службах молодые зубы съела. Но палец ей в рот не клади — откусит!
— Это мы еще посмотрим. — взъёжился Кирилка. — Старые кони чаще спотыкаются…
За Демьяновской переправой дорога вконец рухнула. А впереди Салым. Талая вода полезла из-под его ледяных закромков на снеговой наст, без труда съела ноздристые корки и поползла дальше — к зарослям голого прутняка и невысоких корявых сосенок, к елям и пихтам, усыпанным прожорливыми древесными грибами. Обнажились желто-зеленые заросли мха, досыта напитанные коричневой влагой, начали разворачиваться к верховьям Салыма поваленные недавними ветрами сухостоины. Они показывали, что река двинулась в обратную сторону, прочь от Оби. Теперь до середины лета она будет колобродить, поворачивая куда ей захочется.
Но судостройщики и здесь не сплоховали — сделали легкие плоты с зацепными шестами. Чтобы ускорить дело, Дружина Юрьев велел запрячь в них коней. Те не хотели идти в воду, обдирали о лед ноги, жалобно ржали. И тогда атаман сам повел их…
Не успели переправиться через Салым, вышел из берегов Балык, а там и Большой Юган разлился.
Ездовые собаки, впряженные в нарты Василея Тыркова, безошибочно выискивали сухие гривки, тянигузы, перетаски, междуречные островки. За ними, выбиваясь из сил, утопая в торфяной жиже, ломая сани, калеча себя и коней, волочились служилые и обозные люди.
Кирилка Федоров заметно скис. Поначалу он пытался что- то решать, суматошился, грозно покрикивал, потом пустил всё на самотек. Об одном стал думать: лишь бы не упасть, лишь бы не зашибиться… Его место занял неутомимый атаман Дружина Юрьев.
Атаману такая беспутица не в новинку. Он на все горазд. Собрал к себе самых дюжих казаков и плотников, велел рычаги покрепче вырубить, научил, как теми рычагами сани со скорострельной пищалью и ядрами ворочать, чтобы не утопли на переходе и в торфяные ямины не завалились. Станет в пару с Петрушей Брагиным или с Семкой Паламошным, или с пушкарем Микифоркой Лигачевым, приподымет на встречных рычагах снарядные сани, глядишь, а они уже дальше конной тягой волокутся. Будто и не застревали…
Последняя треть пути оказалась самой долгой и мучительной. Не стало у обозников сил продираться дальше. Всюду вода. А со стороны Оби накатывал порою тяжелый утробный гул. Это начал ломаться лед на протоке по имени Юганская Обь, а может, и на самой Оби. Того и гляди, нарушатся переправы к Сургуту, и останется обоз на левом берегу…
Пытаясь помочь Дружине Юрьеву, Василей Тырков то и дело поднимался с нарты, подавал советы, пробовал и сам что- то сделать. А Тоян Эрмашетов помогал ему. Недужный ведь он. Как не пособить?
Каждый шаг давался Тыркову с болью. Еще больше болела душа. Ведь до Сургута всего два-три поприща осталось. Хоть бы мороз грянул, что ли!..
И надо же такому случиться — той же ночью упал на землю крепкий мороз, прихватил на обозниках мокрые одежды, осыпал сосульками мятые бороды. Зароптали спросонья мужики, а как поняли, что это их спасение, ожили, заторопились. До Юганской Оби рукой подать. Бог даст, досягнем…
В полдень на Лисогона[340] обоз одолел две последние переправы и вышел к долгожданному Сургуту. По народным приметам именно к этому дню лисы перебираются из старых нор в новые. Голодные, ослепшие от вешнего солнца, бредут они по шаткой земле. В это время не то что умелый охотник, простой мальчонка голыми руками их добудет. Вот и с обозом так. К Сургутской крепости он не пришел, а притащился. Люди двигались устало, слепо, опустошенно, но в груди у каждого пела радость:
— С нами Бог!
Кирилка Федоров нашел в себе силы взбодриться, выехать вперед. Ведь он по-прежнему голова. Не пристало ему теряться в общем строю. За битого двух небитых дают.
Клятва Тояна
Сибирские крепости схожи между собой, в первую очередь местоположением. Каждая, почитай, на крутобережье стоит, при слиянии двух или трех рек. Туринский острог — на Ялынке, впадающей в Туру, и на Лахомке за Ялынкой. Тюменский город — на Тюменке, впадающей в ту же Туру. Тобольский — на Иртыше, в двух верстах от приточного Тобола. Сургутский — на Сургутке и Салме. От них до устья Сургутки на Оби полторы версты будет. Оно и к лучшему. По весне, в половодье, большая вода сюда не явится, берег не подточит, несчастий не наделает.
Схожи сибирские крепости и строениями своими. Острожный тын, дозорные, проезжие и прочие башни у всех примерно одной высоты. Если и отличаются друг от друга, то силою бревен, способами крепления и зачистки. То же относится и к городовым стенам, воеводским и гостиным дворам, казенным амбарам и пороховым погребам. Все они замкнуты в неправильный четырехугольник.
Однако и отличия сразу видны. Число башен у каждой крепости разное, число церквей и сами очертания этих церквей — тоже. Взять, к примеру, Туринский острог. У него всего пять башен. Вровень с ними поднялась Борисоглебская церква. По виду — это обычный сруб. Кабы не было на щипце его кровли барабана с чешуйчатой, крытой осиновым лемехом маковкой и тусклым крестом на ней, нипочем не признать в нем святилище.
А в Тюменском городе восемь башен и две церкви. Зимняя, Рождественская, напоминает высокий терем. Купол Никольской опирается на кубовый верх, из-под которого далеко в стороны свешиваются тесовые концы.
У сибирского царь-града Тоболеска на одну башню меньше, зато на одну церковь больше, чем у Тюмени. Троицкая обликом своим напоминает посадские храмы на Москве о пяти глав; Вознесенская подобна круглому деревянному столпу, облепленному нарядными крыльцовыми прирубами, а загородная Спасская имеет прямо на земле лежащую паперть с двускатной крышей и бревенчатую ограду, разбежавшуюся далеко вокруг.