Трудно подумать о таком, глядя на Федора и Ксению. Еще труднее — на Ксению и царя Бориса…
Пока Нечай присматривался к тому, что делается возле Годунова, столовый человек поставил перед ним золоченую тарелку с ухой.
— Ты попробуй, попробуй, — снова зашептал ему Сутупов. — Такой ушицы ты в жизни не едывал. Ее монастырские люди готовят и мороженую в кругах присылают, дабы тайну приготовления соблюсти.
Нечай попробовал.
— Да, — согласился он, — Отменная уха… Уха из петуха.
— Како, како?
— Не обращай внимания, Богдан Иванович, это я к слову сболтнул.
Но Сутупов прицепился:
— Нет, не к слову. Доскажи, коли начал, а то рассоримся.
— Не проболтаешься?
— Ну вот еще, выдумал. Я не болтлив.
Пришлось раскрыть ему тайну монастырской ухи.
— Сперва и правда петух варится. Жирный, отборным зерном кормленный. А лучше того — куры. Они наваристей. Потом в той же воде варится осетр, за ним стерлядь, нельма и так, одна за другой, десять лучших рыб. Кости долой, только рыбий развар на курином жиру. Вот тебе и уха из петуха.
— Гляди ты! — поразился Сутупов. — Умно придумано.
Он набрал в рот варево и так замер, наслаждаясь нежным вкусом. Причмокнул сладко:
— Само на языке тает…
И вдруг вопросил быстро:
— Власьев у тебя вчера был?
— А у тебя?
— Ясное дело, — кивнул Сутупов.
— И у меня был.
— Ты своего человека на Курятный мост послал?
— Нет! — соврал Нечай. — А ты?
— Нет! — соврал Сутупов.
Вот тебе и уха из куриного петуха.
На курятном мосту
Тем временем Баженка Констянтинов заделался водовозом. Еще утром, когда они с дьяком Федоровым с глазу на глаз в белой комнате беседовали, вспомнился ему давний случай. Встретились в тесном месте два чумака. У одного на возу торговая соль, у другого живая рыба. Ну и заспорили, кто кому должен шлях уступить. Пока кричали да кнутами хлопали, какой-то из малокаменецких сорванцов сунул одному из волов колючку под хвост. Тот и взбеленился. Ка-а-ак взбрыкнет! Ка-а-ак понесет! Живая рыба вместе с кадкой на соль опрокинулась, одного из чумаков телегой придавило. Долго потом разбирались в Судной избе, кто прав, кто виноват. Да так толком и не решили.
Вот и сообразил Баженка устроить такую же неразбериху на Курятном мосту. Коли попадешься в руки к приставам, можно невинным прикинуться. Авось и сойдет. Или сбечь на водовозной кобыле. Там видно будет.
За две недели на Москве Баженка много чего успел повидать. Перво-наперво потерся у кремлевских приказов, из конца в конец прошел Китай-город, спустился на подол к старому посаду, что лег под кремлевским холмом у Москва-реки и в Занеглименье. Тогда-то и заметился ему большой пруд у мельницы под мостом, соединявшим отводную Кутафью башню с Троицкой на Кремле. В полыньях этого пруда брали воду окрестные люди и водовозы.
Туда и отправился Баженка. Высмотрел подходящий санный роспуск, который без труда катили две неказистые с виду, но еще не дотла заезженные лошаденки. Роспуск был легкий, в четыре бруса, поставленных на полозья. Большая обледенелая бочка схвачена с боков круглыми зажимами. Ослабь их, и кувыркнется она с саней в любую надобную сторону.
— Здорово, поилец! — подошел к хозяину роспуска Баженка. — Бог в помощь твоей водяной копейке!
— Какая нынче копейка? — недобро глянул на него тот, — Не видишь, мыкаюсь? Мало нынче охотников на воду тратиться. Едва-едва на корм собираю.
— А рубль перехватить хочешь?
— Ясное дело, — оживился мужик. — От рубля кто откажется?
— Ну так уступи мне до вечера свою водовозочку, и рубль твой.
— Это как это уступи? Чтобы ты с ней тю-тю? Ищи дурака!
— Не бойся, я тебе заклад дам, а после — обещанное.
— И какой же от тебя может быть заклад?
— А ты сам оцени. В рубельках!
— Оцени ему… Быстрый какой. Взялся тут неизвестно откуда…
Но Баженка решительно перебил его:
— Я тебе так, любезный, скажу: недосуг мне с тобою рядиться. Ты запрашивай, а там видно будет. Я ведь могу и другого охотника поискать. Посговористей.
Он чувствовал себя уверенно: деньги — сила. Вот они, в потайном месте на груди припрятаны. Рубельки и не такого упрямца, как этот мужик, сговорят.
— Ну коли хочешь, могу и запросить, — посомневавшись, водовоз принялся считать: — По семи рублев за лошадь, это будет четыре на десять. Два за роспуск. Ещейный рубль — за бочку с черпаком. Столь же — за риск. Вместе с рублем, что ты посулил, двадцать и выйдет.
— Силен! — засмеялся Баженка. — Раз, два и двадцать! Зря прибеднялся, выходит… А теперь послушай меня в два уха. Кобылки твои и по пяти рублев не стоят, но я кладу по шести. Вместе с водовозкой даю пятнадцать. А награду потом, когда в целости сдавать твою колымагу буду. Один рубль за утро, второй за вечер. Где еще в одночасье так разбогатеешь?
— А ежели ты плохое дело замыслил? — не очень уверенно спросил водовоз.
— Точно! — и глазом не моргнул Баженка. — На твоих одрах да с твоей кадкой токмо в разбои и осталось ходить. Придумай что поновей!
— Что думать? Опасаюсь и все тут.
— Ну это твое дело. Опасаешься — прощевай. У денег глаз нету. За что отдают, они нс видят.
— Ин ладно, — решился наконец водовоз. — Считай, что сладились. Токмо не обмани. Я в Напрудском живу. Вон по этому путику как раз и придешь, — он указал на едва заметное ответвление от большой санной дороги, — Третья изба слева. Меня там каждый скажет, — потом перечитал деньги. — Кабысь, верно.
— Верно, верно, — подтвердил Баженка. — Теперь ты мне все толком покажи да обскажи.
— Чего обсказывать-то?
— Известно чего. Какая лошадь на какую ногу хромает. Какою вожжой ей лучше под хвост попасть! Да поторапливайся, приятель. Время не терпит!
Нахальные слова сами выскакивали из него, а внутри все напряглось, закаменело.
— Веселый ты, я гляжу. Все шутишь, — расклеил губы водовоз. — А зря! Лошадки у меня свежие, непорченные.
— Ну да. У одной железом губа надорвана, у другой нога с запеком…
— Да ить за всем не уследишь. Иной раз и ушибка выйдет. Живое дело.
— А ну как я невзначай дерну или не туда понукну? Ведь понести могут?
— Коли рядом пойдешь, ни в жизнь не понесут. Они порядок знают.
— А сзади?
— И сзади, ежели повод отпустишь. Чего они бояться, так это свисту. А ишшо крутого натяга…
Вызнав, что ему надо, Баженка хлопнул мужика по плечу:
— Поговорили и будя! Теперь ступай к себе в Напрудское. Да чтобы у меня без оглядки, не то передумаю.
— Иду, иду, — заторопился водовоз. — Ты кадку-то сполна не наливай. Сверху подтекает маленько.
— Я сказал, иди! Ну? Остальное вечером доскажешь.
И побрел водовоз прочь от Мельничного пруда, обмякнув горестной спиной. Непривычно ему шагать вот так, в одиночку. Оглянулся бы да лучше от этого не станет.
Баженке стало жаль мужика. А себя еще жальче. Кабы на праздник собрался, а то на душегубство. Судьба в угол загнала — или берись, или катись. Вот он и взялся. Да уж больно умело, будто и не в новинку ему посреди малознакомой Москвы чужих супротивников коньми шибать. Ухарь с большой дороги, да и только!