Однако через бывшего служителя Посольского двора Зануду Твердохлебова открылась Нечаю недавно другая сторона того посольства — тайная. Отринув униатство, Власьев признал, что по части разумного управления первые страны Европы, в том числе Речь Посполитая, далеко превзошли Русию; многие кремлевские чиноначальники это понимают и готовы иметь полезные для обеих сторон связи с иезуитами, польскими магнатами, сеймом и королем Сигизмундом. Лев Сапега на это ответил, что рад слышать честные речи. Со своей стороны он пообещал любую помощь, дабы русийская корона венчала голову, склонную к европейским порядкам. Надо хорошо поискать такую голову, не обязательно среди ближних бояр. Важно найти зацепку и ухватиться за нее… Вскоре после того сговора и побежал за литовский рубеж Юшка Отрепьев…
Кабы не история с Кирилкой, на которой Власьев вдруг сбросил маску отчизнолюба, Нечай навряд бы поверил Зануде Твердохлебову. Очень уж он сер, жалок и нагл одновременно. Ну чистый изветчик. Ныне многие доносами промышляют. И этот не бескорыстно пришел — до ноздрей в долгах. Но выбирать не приходится. Тем более в делах государской важности.
Нечай решил действовать осторожно и расчетливо — через старицу Олену. Она мастерица говорить иносказаниями, провидческими намеками, зреть в прошлое, дабы предсказать будущее. Зачем называть имена и события? Царь их сам назовет, ежели его к ним умело подвести.
На сей раз вышло по-иному. Едва понял царь, куда клонит Олена-старица, переменился в лице, умолк на полуслове, в немой гнев впал. Так ничего и не сказав более, отослал ее прочь досадливым знаком. Об этом Нечаю поведала верная ключница Агафья Констянтинова. А царский дьяк Богдан Сутупов при встрече на другой день сообщил между прочим: де у Судной избы в Кадашах[263] выставлен на правеж за долги некий человечишко рекомый Зануда Твердохлебов; и секут его по голой ноге прутом с утра до вечера; от этого впал он в сильное расстройство, плетет всякие небылицы.
— А я тут при чем? — с деланным равнодушием пожал плечами Нечай.
— Так ведь он на тебя ссылается! Какова наглость, а? — посочувствовал ему Сутупов. — Болтает, будто бы ты ему важным делом обязан, да мало за него дал. Слезно просит за тобой послать. На нем и осталось-то сорок рублев долгу…
— Все-то ты знаешь, Богдан Иванович, обо всём сведом. И во дворце успеваешь, и на Курятном мосту, и в Кадашах. Откуда токмо у тебя время берется?
— Оттуда же, откуда у тебя, Нечай Федорович. Одним мирром[264] мазаны, да покуда с разных сторон. Вот я и жду, когда сойдемся по-хорошему.
— Ну жди, жди, — уперся в него твердым взглядом Нечай. — Я не против.
— И на том благодарствую… Разрешил. Но я об том печалюсь, как бы не застал тебя мороз в летнем платье. Не зря говорится: по привету ответ, но заслуге почет.
— А еще говорится, — подхватил Нечай, — На суде Божьем право пойдет направо, а криво налево.
— Трудно их разделить будет. Одно с другим всегда вместе, — Сутупов сокрушенно вздохнул. — Ладно, Нечай Федорович, забудь про Кадаши. Будто про них и речи не было. Еще раз я тебе свое доброхотство покажу…
Очень уж он легко отступился. С чего бы это?
Стал Нечай думать, с чего, да так и не смог докопаться. Перекинулся мыслью на Зануду Твердохлебова, еще больше голова заболела. Очень уж крепко узелок завязан: один конец в руках у Богдана Сутупова, другой оборван и запутан. Выкупить Зануду из долга — свою с ним связь подтвердить, на старицу Олену тень бросить; оставить на правеже — не по совести, убрать — безбожно. Хватит с Нечая и умысла против доказного языка Лучки Копытина. Слава Богу, не он повинен в его смерти. Случай помог…
И вдруг новый случай: на другой день после того, как поговорил с Нечаем царский дьяк, не стало Зануды Твердохлебова. Стоял он босой у Судной избы, скулил от боли, холода и голода, а потом вдруг упал замертво, и отлетела его душа в неведомые дали.
Как тут не понять, кто его на тот свет отправил? Конечное дело, Сутупов, за спиной у которого Власьев маячит. Хоть и нет его на Москве, а будто есть. Это он Сутупова на облавной охоте оставил. Сибирь для них лакомый кус. Без Нечая с ней в одночасье не справиться, хоть Власьев и первый дьяк на Казанском дворе. Ключи-то от приказа у второго. Его словом, его связями, его знатьем многое можно повернуть. Вот и кружат около, тесня на свою сторону. Юшка Отрепьев еще не окреп как следует, не пошел захватом на Русию. Стало быть, время терпит. А царь, за которого Нечай насмерть решил стоять, не защита ему. И себе не защита.
Вот положение — хуже некуда: Годунов как след не царюет, и без него сейчас Русии погибель и разграбление.
Одно успокоило Нечая: пока Лжедмитрий далеко, его не тронут. А погонять погоняют. Загон-то крепкий.
Ну что ж, пусть гоняют. Из любого загона выход есть. Умереть сего дня — страшно, а когда-нибудь — ничего. Никто живой предела своего не изведал. Надо искать выход. Искать! искать! искать!
Годунов слеп — не на тех свирепые опалы кладет. Истинные враги Отечества у него под боком. Открыть ему глаза ни них — значит спасти Русию. Но через кого открыть-то? Старицу Олену Годунов прогнал. Четверной дьяк для него — мелкая сошка. Да и не подпустят теперь Нечая к царю. Остается царевич Федор, любимый сын и наследник Годунова. Он сам привлек Нечая к составлению сибирской ландкарты. Велел приходить запросто. На сбор и рисование нужных листов положил четыре недели. Это ли не подарок судьбы?
Нечай отправился во дворец ранее назначенного срока, но сперва переговорил с племянником князя Тояна Мамыком, новым стремянным царевича. От него узнал час, когда наследник будет один. Всё складывалось наилучшим образом. И надо же такому случиться — в последний момент явился стряпчий Вельяминов, всё такой же молодцеватый и норовистый, забрал у Нечая чертежные листы и сам понес их Федору Борисовичу. Через время вернулся и объявил, что ныне царевич у государя на беседах, а потому принять его не сможет. Просил пожаловать в другой раз.
Нечай пожаловал. И снова отговорка: царевич и его сестра Ксения берут урок у австрийского музыканта, а после намечена загородная прогулка. В третий раз объясняться с Нечаем вышел Богдан Сутупов.
— Чертежи ты изготовил добрые, Нечай Федорович, — рассыпался в похвалах он. — Царевич ими премного доволен. И государь тебе одобрение высказал. Уж как он ни строг, а справедлив еще более. Будет тебе за усердие жалованное слово, а когда, точно не могу знать, — и, не удержавшись, подъел: — Ты жди, жди… Тебя позовут, — а у самого чертики в глазах пляшут: не жди и не надейся, пока по добру к нам не перекинулся.
Вот тогда-то и вспомнил Нечай ученого шведа Петрея де Эрлезунду, по словам которого главная сибирская река Обь вытекает из Китайского озера, а Грустинская крепость на плавежной реке Ташме — это Эуштинский городок князя Тояна на реке Тоом. Царевич называл Эрлезунду Петрейшем, советовал взять себе в помощники. Нечай не взял. И зря. Теперь немчин мог бы пригодиться. Перво-наперво он грамотей, в хорографии сведом и в других науках, которые можно к Сибири приложить. К тому же протестант, что при замыслах Нечая немаловажно. Русию Петреиш не очень-то жалует, но и с католиками у него мира нет. А самозванцы — сплошь католики. Одни по вере, другие по склонности и делам своим. Стало быть, Нечай и Петреиш отчасти союзники. Еще больше они осоюзятся, коли приласкать ученого шведа соболями и чернобурыми лисами. Этот язык для многих самый убедительный и понятный. Надо только в подарках не скупиться.
263
Слобода, где жили мастера-кадочники, бочары, бондари, именуемые кадашами; район Хамовников.