— Казаки!
Цокот кованых копыт по булыжнику. Патруль — полувзвод конных на углу Гимназической и Каравансарайской.
Большевистская газета «Пролетарий» описала то, что произошло через несколько минут в этот день — 14 февраля:
«Группа бастующей молодежи столкнулась с нарядом казаков. Засвистели нагайки, началось немилосердное побоище. Учащиеся, запершись в городском саду, осыпали градом битого камня скакавших вокруг казаков и стражников, которые, недолго медля, пустили в ход огнестрельное оружие. Послышался глухой треск ружейного залпа, затем другой, третий… Казаки обстреливали сад. Пули свистели у самых ушей собравшейся в разных пунктах массы обывателей, сверля стены, попадая в людей. Крики мести и отчаяния, плач женщин и детей оглашали воздух… Из сада и из массы раздавались по временам револьверные выстрелы. Несколько стражников свалилось с лошадей… На улице из кровавой лужи товарищи подняли трех убитых, обезображенных от ран рабочих. Раненых доставили в городскую больницу. Улицы опустели, и с наступлением ночи кончилась эта дикая вакханалия, но в городе воцарился неудержимый произвол казаков…»
Пройдут годы. Не раз еще встретится Василий Киквидзе с белоказаками. Столкнется с ними вольноопределяющийся Киквидзе и на бурлящем Юго-Западном фронте летом 1917 года, и через год — уже красным начдивом — под Царицыном. Казачья пуля оборвет в неполные двадцать четыре года его жизнь. Но об этом позже.
Полиция составила список неблагонадежных гимназистов, главным образом крестьянского происхождения, с тем чтобы выслать их в родные села. Но от этого мудрого замысла пришлось отказаться: смутьянов оказалось более ста, едва ли не все учащиеся средних и старших классов.
Не случайно в прокламации «Рвутся оковы!», которую выпустил в марте Кавказский союз РСДРП, были такие слова: «И учащиеся не отстали от общего движения. Они также подали руку рабочему народу и свой юный голос присоединили к его революционному голосу».
Положение в Западной Грузии все серьезнее тревожило царские власти. За беспорядками в городах последовали и выступления крестьян в селах. В качестве ответной меры последовал высочайший приказ об изъятии Кутаисской губернии и Озургетского уезда из ведения гражданской администрации и о подчинении их «ввиду непрекращающегося брожения впредь до восстановления в этих местностях полного спокойствия» известному своей жестокостью генерал-майору Алиханову-Аварскому, который наделялся правами генерал-губернатора.
Еще одно воспоминание Васо Киквидзе от девятьсот пятого года — похороны пламенного революционера Александра Цулукидзе. Траурная процессия, провожавшая его в последний путь, растянулась от скромного домика на Гегутской улице до городской заставы. Звучали речи, слышались возгласы: «Долой самодержавие!» Среди множества венков был и венок от кутаисских учащихся.
Летом 1905 года активность гимназистов, несмотря на летние каникулы, не снизилась. Непрерывно проходили летучие собрания — их называли новым словом «сходки», — но уже не в стенах гимназии, а на берегу Риони или на Габаевской горе. На сходки допускались и делегаты от младших классов — по одному. Конечно, большим весом их голоса не обладали, но зато им было доверено важное дело — держать одноклассников в курсе вопросов, которые обсуждались на сходках старшими гимназистами, их требований к директору гимназии и педагогическому совету.
У Васо была еще одна обязанность, о которой не знал никто из его одноклассников: по поручению старших он доставлял им прокламации, которые получал в условленном месте от худого, с длинными прокуренными усами муши — рабочего железнодорожного депо дяди Нико. Но это тихое занятие не могло полностью удовлетворить кипучую натуру мальчика. Результатом явилась история, едва не стоившая Васо жизни.
При введении военного положения Кутаис был разделен на три участка: Нагорный участок находился под контролем командира 1-го Хоперского полка, Центральный — командира Куринского полка и Заречный — командира Потийского полка.
Однажды командир казачьего Хоперского полка вернулся домой из театра. Сбросив в прихожей шинель, полковник направился было в комнаты, но хватился, что забыл в кармане портсигар. Он вернулся в прихожую, опустил руку в карман шинели и кроме портсигара обнаружил там сложенную вчетверо революционную прокламацию. Потом уже полковник вспомнил, что, когда он у театрального подъезда садился в экипаж, возле него крутился какой-то подозрительный носатый мальчишка.
Полковник сорвал гнев на денщике и кучере. На сем бы дело и закончилось, но Васо, воодушевленный первым успехом, решил действовать в подобном роде и дальше. На сей раз он прицепил листовку к… хвосту лошади жандармского офицера.